– А теперь начнем, – сказал я. – Только дай мне самому приготовиться.

Молча, с широко открытыми глазами он смотрел, как я укрепляю на висках у себя металлические пластины мнемографа и подключаю его.

– Ключевое слово будет, – я поглядел на своего подопечного, "противный". Теперь начнем. Рядом со мной лежала куча разных простых предметов, я подобрал один и поместил у него перед глазами. Когда он осмотрелся, я громко сказал "камень” и замолчал. Он тоже молчал, и через некоторое время я снова нажал обучающую кнопку. От внезапной боли он подпрыгнул, безумно оглядываясь.

– Камень, – повторил я тихо и терпеливо. Ему потребовалось некоторое время, чтобы постичь идею, но в конце концов он понял. За ругань или за любые, не относящиеся к делу выражения следовал удар током и двойной удар за попытку соврать: мой детектор всегда сообщал мне об этом. Такая жизнь ему быстро надоела, и он предпочел сразу же давать мне нужное слово. Мы очень быстро исчерпали весь запас предметов и переключились на рисунки и движения.

Я принимал на веру его "не знаю", если они повторялись не слишком часто, а мой словарь постепенно рос. Под действием микротоков мнемографа новые слова втискивались в мозг, но, увы, небезболезненно. Когда голова стала прямо‑таки раскалываться, я принял таблетку болеутолителя и приступил к игре в слова: в нашем распоряжении их было уже достаточно, чтобы перейти ко второй части процесса обучения – освоению грамматики. "Как тебя зовут?”

– подумал я и добавил кодовое слово "противный".

– Как... имя? – сказал я вслух. Действительно, дрянной язык.

– Слэшер.

– Мое... имя... Джим.

– Отпусти‑и, я же тебя не трогал.

– Сначала учиться... уходить потом. Теперь говори, какой год?

– Что, какой год?

– Какой год сейчас, дурень?

Я повторял этот вопрос по‑всякому, пока его значение не просочилось наконец в его башку, на редкость тупую. Я даже весь вспотел.

– А‑а, год, 1975‑й. 19 июля 1975 года.

Прямо в цель! Через все эти столетия и тысячелетия темпоральная спираль бросила меня с феноменальной точностью. Я мысленно благодарил профессора Койцу и других исчезнувших ученых. Поскольку они жили теперь только в моей памяти, то это, пожалуй, был единственный способ выразить им свою признательность. Весьма обрадованный, я продолжал занятия.

Мнемограф схватывал, упорядочивал и запихивал глубоко в мой измученный мозг все произносимое им. Подавляя стоны, я принял еще одну таблетку болеутолителя. К восходу солнца я почувствовал, что знаю язык достаточно, чтобы совершенствоваться самому, и выключил аппарат. Мой собеседник заснул сидя и, падая, стукнулся головой о камень, но даже не проснулся. Я оставил его спать и отсоединил от нас обоих электронную аппаратуру. После ночного бдения я и сам устал, но с этим справилась таблетка стимулятора. В животе урчало от голода, и я принялся за еду. Слэшер скоро проснулся и тоже получил свою долю. Правда, он съел свою плитку только после того, как я откусил от нее кончик и проглотил сам. Я удовлетворенно рыгал, он вторил. Поглазев некоторое время на меня и мое снаряжение, он заявил:

– Я знаю, кто ты.

– Так скажи.

– Ты с Марса, вот что.

– Что это, Марс?

– Такая планета.

– Да‑а. Ты примерно прав. Это не важно. Сделаешь, что я скажу, поможешь прибрать кое‑какие вещички?

– Я же тебе говорил, я взят на поруки.