Я хотел уже удрать от этих дебатов, но Бирчингтон крепко удержал меня за руку.

— Останьтесь ещё на минутку, старина. Я хотел бы, чтобы вы вынесли свой приговор. Итак, что вы понимаете под этим словом — «политика»? Вы видите, я по профессии инженер и, насколько я понимаю, — довольно неплохой инженер. Для меня политика означает то же самое, что правильный запуск техники. Если у вас есть машина, которая будет хорошо работать без крупных ремонтов, то это очень хорошая машина. И точно такой же должна быть политика. А если машина состоит из простых деталей, в которых всякий дилетант может легко разобраться, тогда это то, что называется вашей демократической системой. Я прав?

— Вы псих, — констатировал Махно и почесал нос.

— Что?

— Вы не правы и не не правы, вы просто чокнутый. Меня это развеселило, Махно — тоже, но Бирчингтон был поражен.

— Вовсе нет. То, что я сказал, самоочевидно. В высшей степени очевидно и самоочевидно, я бы подчеркнул. Как хорошая машина. Это несомненно. Что может быть логичнее, чем безупречно работающая паровая турбина, к примеру?

— Рационалистическое хулиганство, — заявил Махно, произнося «р» с той иронической манерой грассировать, на которую способны только славяне.

— А как быть с вашими романтическими бреднями? — осведомился Бирчингтон. — Все взорвать и начать с начала. Весь мир., как это у вас?..до основанья, а затем… А?

— Лозунг ничуть не хуже вашего. Но я об этом вовсе не говорил.

— Но это вытекает из того, что вы говорили, милейший. И это — ваш анархизм. БУММ! — и он засмеялся, как смеются люди, у которых клинически плохо с чувством юмора.

Хотя мне было жаль Махно (пусть даже его политические воззрения вызывали у меня мало симпатии), с меня было довольно. Пробормотав невнятное извинение, я начал ретирадные маневры по направлению к тому месту, где стояли мои знакомые. Они курили трубки и беседовали о воздушных кораблях. Тема их разговора была мне куда милее, чем та, что предлагал Бирчингтон.

Но Бирчингтон впился в меня.

— Нет, ещё секунду! Я хочу узнать от вас вот что: кто обязан принимать решения, если в стране нет правительства?

— Одиночка, — заявил Махно. Я пожал плечами:

— Если исходить из этой гипотезы, наш украинский друг совершенно прав. А кто вообще в состоянии принимать решения?

— Каждый за себя.

— Ха! — торжествующе воскликнул Бирчингтон. — Ха! И что же тогда это такое, как не демократический социализм! Это как раз то, во что я верю.

— Я думал, вы верите в машины, — я не смог удержаться от этого тычка.

Бирчингтон не уловил моей легкой иронии, как он оставлял без внимания и все саркастические замечания Махно. Возможно, ирония была для него слишком легкой.

— Демократические, социалистические машины, — он сказал это так, точно обращался к маленькому ребенку.

— Это не анархизм, — упрямо заявил Махно. Однако он вообще не пытался ни в чем убедить Бирчингтона. Он пытался его прогнать.

— Я вижу, что некоторые из моих товарищей хотели бы со мной поговорить, — сказал я Бирчингтону, подмигнул Махно и отправился прочь. Но Бирчингтон помчался за мной.

— Вероятно, вы — воздухоплаватель, как и эти люди. Разве вы не верите в преимущества оптимальной техники? Разве вам не случалось мечтать о моторе, который вряд ли оставит вас в беде, о контрольной системе, которая будет функционировать наивозможно простым образом?

— Воздушный корабль — не страна, — сказал я. По несчастью, меня услышал один ничего не подозревающий второй офицер с разбитой «Герцогини Салфорд», который не заметил Бирчингтона.