Он был еще не дома. Однако он сразу узнал контуры аэропорта и понял, где они приземлились. Это было одно из соседних государств. Он понимал местный язык и даже мог сносно разговаривать. По расписанию самолет не должен был делать посадки. Поэтому Йенсен остался сидеть в кресле.

Через несколько минут в салоне появился одетый в штатское человек и объявил:

— Самолет дальше не полетит. Всех пассажиров просят выйти.

Он повторил объявление на нескольких языках. Кроме Йенсена, в самолете находилось всего лишь два пассажира.

Шел дождь, и было на удивление холодно. Зал прибытия был заполнен людьми, которые пили пиво и громко разговаривали, то и дело перебивая друг друга. Воздух казался сизым из‑за табачного дыма. Девушка в справочном бюро виновато сказала:

— Туда самолеты не летают. Все рейсы отменены.

— Отменены?

— Да. Сообщение прервано.

— Откуда я могу позвонить?

— Вот отсюда. Только это бесполезно. Телефонная связь тоже прервана.

— Почему?

— Не знаю. Никто точно не знает.

В то же мгновенье он услышал, как по радио несколько раз назвали его имя. Девушка взглянула на билет, лежащий перед ней на столе.

— Ваша фамилия Йенсен?

— Да.

— Идемте.

Она провела Йенсена к лифту, и они поднялись на следующий этаж.

— Теперь идите в приемную номер четыре, — сказала она. — Там вас ждут.

Йенсен прошел по устланному коврами коридору, читая таблички на дверях. Он остановился перед дверью под номером четыре и постучал.

— Войдите, — послышалось в ответ.

В комнате было трое мужчин. Двое в напряженной позе, будто выжидая чего‑то, сидели в глубоких креслах. Йенсен не знал никого из них в лицо. Еще один мужчина стоял у окна спиной к двери. Когда он повернулся, Йенсен сразу узнал его: это был человек с предвыборных афиш, человек, который лучше других воплощал в себе единство трех понятий — благополучия, уверенности в завтрашнем дне и всеобщего взаимопонимания. Раньше он был министром внутренних дел, а после выборов ему предстояло занять пост премьер‑министра.

— Так это вы и есть Йенсен? — спросил он высоким и резким голосом.

— Да.

— Садитесь, ради Бога. Садитесь.

Комиссар Йенсен сел.

VII

— Я много слышал о вас, Йенсен, — сказал министр. — Несколько лет назад вы доставили мне немало хлопот.

Было заметно, что он изо всех сил старается говорить нормальным голосом, чтобы казаться спокойным.

— Хотите пива? — неожиданно спросил он.

— Нет, благодарю вас.

— В этой стране умеют делать чертовски хорошее пиво.

Он сел напротив Йенсена. Когда он наливал пиво, его руки так дрожали, что он едва не выронил стакан.

— Вы, конечно, узнали этих господ?

Йенсен никогда раньше их не видел и не знал, кто они такие — даже после того, как министр представил их ему. Оба входили в правительство.

— Кто‑то однажды справедливо заметил, что расстояние между народом и властями слишком велико, — пробормотал министр.

Йенсен понял, что он имел в виду. Рыжеволосый полицейский врач участка как‑то сказал:

— Можно ли представить себе что‑нибудь более абстрактное, чем Господь Бог и министры?

В этих словах заключался глубокий смысл. Политика страны, направленная на достижение единообразия и устранение каких бы то ни было различий, не допускала усиления влияния той или иной личности — кроме тех, чья сила и власть зиждились на капитале и кто занимал ведущее положение в обществе независимо от желания народа.