В противоположность им, русские оказались готовы к бою. В первой волне атакующих было почти две сотни человек, и на помощь им сразу же ринулись матросы из машинного отделения. Вдобавок, это были не только моряки, но и казаки, привычные к рукопашной. Да и многие из матросов участвовали в десантах и захватах транспортов, а остальные успели кое-чему научиться у тех же казаков — Севастьяненко на отдыхе не давал спуску своим людям, проводя учения регулярно. Вот и пригодилось, и пускай бой разгорелся не на песчаном пляже, а в стальных переходах чужого корабля, разница оказалась невеликая.

Люди были разбиты на группы, каждой командовал офицер, и потому управление ими сохранялось до последнего. Вдобавок, и вооружены матросы «Нью-Орлеана» оказались на совесть. Никаких тяжелых винтовок, зато у каждого револьвер, а то и два, длинные и тяжелые ножи, словом, то, что и требовалось в узких коридорах и на лестницах. Ошеломить, засыпать ливнем пуль и смять — эта мысль была донесена до каждого матроса, равно как и тот факт, что отступать им некуда. Сзади неудержимо накатывался «Сатлидж», где сообразили, что происходит что-то не то, и опять раскочегаривали котлы — густой дым от сгоревшего угля поднимался в небеса. Но сейчас большая масса крейсера мешала ему рывком набрать ход, что, опять же, давало русским несколько лишних минут. Вот только если британцы все же успеют, все пойдет прахом, так что спасение было только в скорости.

Севастьяненко, выйдя на мостик, с минуту наблюдал за боем. Он сделал все, что мог, и сейчас от него уже мало что зависело. Палуба «Аргонавта» была затянута дымом, снаряды русского крейсера успели вызвать несколько пожаров, а обилие дерева (британцы еще не успели оценить русский опыт этой злосчастной войны и сообразить, чем оно может обернуться) давало богатую пищу огню. Слышался треск револьверных выстрелов, кто-то истошно вопил, не поймешь, свой или чужой — раненые кричат одинаково. Что же, раз командовать уже некем, то следовало хотя бы не отставать от своих людей в бою — авторитет пиратского капитана держится, в том числе, и на личной храбрости. Да и вообще, деятельной натуре Севастьяненко претило находиться в стороне, когда его люди сражаются.

Усмехнувшись, лейтенант вытащил из ножен палаш — память о морском корпусе, элемент парадной формы… Таскал с корабля на корабль как память, чем вызывал массу смешков от товарищей. Ну что же, как говорит Трамп, хорошо смеется тот, кто стреляет первым. Посмотрим, так ли устарела Златоустовская сталь во времена дальнобойной артиллерии. Все это Севастьяненко обдумывал уже на бегу, сжимая в правой руке клинок, а в левой неожиданно удобную рукоять тяжелого револьвера.

Надо сказать, применить оружие ему пришлось лишь дважды. В первый раз, когда на него откуда-то выскочил, раскрыв рот в беззвучном крике, весь перемазанный угольной пылью человек с огромной лопатой в руках. Шагнув в сторону и пропустив мимо себя богатырский удар, он с удивительным прежде всего для самого себя хладнокровием рубанул наискось клинком и, переступив через медленно оседающий труп (уже труп!) двинулся дальше. Второй раз он наскочил на небольшую группу своих матросов, сошедшихся врукопашную с выбравшимися откуда-то из низов британцами. Тех было раза в два больше, но после того, как им начали стрелять в спины, боевой пыл британцев разом сошел на нет, и они побросали оружие. А больше Севастьяненко не пришлось ни стрелять, ни драться. Уже позже он сообразил, что позади него неотступно следовали пятеро матросов, прикрывая излишне горячего командира от неприятностей. И это радовало — теперь лейтенант точно знал, что, случись нужда, его люди не только пойдут за ним куда угодно, но и прикроют ему спину, если надо жертвуя собой.

Пока Севастьяненко геройствовал на «Аргонавте», «Хай-Чи» развернулся по широкой дуге и аккуратно сблизился к сцепившимся кораблям.