Волна тоски по дому накрыла меня так резко, что закружилась голова. Когда-то давным-давно так пахло у мамы на кухне.

Я прижала портфолио к груди, словно щит, и открыла дверь в бистро. Оно оказалось крошечным – всего на пятнадцать столов, на каждом из которых стоял стеклянный стаканчик со свечой. Силиконовые скатерти в красно-белую клеточку, пластиковые грозди винограда на стене и плохо нарисованные итальянские пейзажи.

Банальнее некуда, но еда здесь пахла не хуже маминой. Аромат обволакивал меня и навевал воспоминания о нашей кухне, о том времени, когда у меня была сестра. О времени, когда мы с ней ссорились и тягали друг друга за волосы, а потом, словно животные, бегали рядом с теплой плитой, уворачиваясь от мамы, которая пыталась наказать нас за хулиганство, легонько стукнув по лбам деревянной ложкой.

«Возвращайся домой, – прошептал голосок в моей голове. – Садись в поезд и возвращайся домой».

Но теперь дома все было иначе. После похищения сестры наша семья словно рухнула на дно холодной мрачной пропасти. От любви и тепла остались лишь осколки. Все мы были сломлены – мои родители, бабушки и дедушки, тети и дяди… Когда произошло невообразимое, моя большая, громкая итальянская семья лишилась своего голоса.

Начала ли мама снова готовить? Теперь я не имела представления о том, как течет жизнь дома; я не жила там уже шесть лет. Я сама себя отправила в ссылку. Чувство вины перед Розмари за то, что я так невообразимо ее подвела, сделало из меня изгнанницу. Мама продолжала аккуратно настаивать, чтобы я приезжала, и ее слова манили меня. Пару раз в год я поддавалась и надеялась: хотя бы сейчас у меня получится поверить их словам, что я ни в чем не виновата. Но мои воспоминания вопили об обратном, и каждый визит заканчивался тем, что мое сердце наполнялось паникой и разрывалось на части. Из-за этих воспоминаний я променяла свой постоянно растущий город в Филадельфии на пустыни Невады, где все было мне совершенно не знакомо.

Атмосфера «Джованни» была мне очень знакома.

Волна печали и тоски по дому все нарастала, и мне захотелось выбежать на улицу. В этот момент меня окликнул бармен, стоявший за изогнутой стойкой из красного дерева, которая протянулась на всю длину ресторанчика.

– Какой вам столик, мисс?

Собираясь в Нью-Йорк, располагавшийся так близко к Филадельфии, я понимала, что рискую, и все же эта лавина эмоций оказалась почти невыносимой. Но я не была трусихой. Я была сильной. Крепким орешком – так называл меня папа. «Крепким орешком, который никогда ни перед чем не пасует». Я решила, что не позволю воспоминаниям выгнать себя в холодную нью-йоркскую ночь.

– На одного, пожалуйста, – ответила я бармену. Это был полноватый мужчина в рубашке, жилетке и галстуке с виноградными гроздьями.

Он кивком указал на крошечный квадратный столик в дальней части ресторанчика. Я присела и вдруг поняла, как сильно проголодалась. От этого осознания меня даже почти перестало колотить.

Я справлюсь. Смогу вести себя адекватно и что-нибудь съесть.

Я опустила портфолио на пол рядом с собой. Пламя свечи, стоявшей передо мной, колыхалось. Пока я изучала меню, помощник официанта молча принес мне воду в стакане из твердого пластика, в которой плавали два кубика льда.

Официантка – доброжелательная девушка с темно-каштановыми волосами, уложенными в высокую прическу, и золотыми сережками-кольцами – приняла мой заказ: пасту зити и бокал домашнего красного вина. Я неплохо справлялась с поганой ситуацией, в которую угодила, пока официантка не вернулась и не опустила передо мной горячую пасту. «Точно такая же, как у мамы», – подумала я. Только мама добавила бы сюда слишком много базилика, и бабушка начала бы жаловаться, и они препирались бы из-за этого до конца вечера…

Мои глаза затуманились слезами.