Ничего серьезного. Витек проиграл желание. Она просто подвернулась.
— Иди домой, Соня, — устало произнес Глеб и расцепил ее пальцы, что сомкнулись замком за шеей. — Потом поговорим. Завтра.
— Но… — она не верила, что ее гонят.
— Иди.
Во взгляде Мельникова Соня прочла нечто такое, что не позволило перечить. Медленно отступила на два шага, надеясь, что позовет, скажет с извечной полуулыбкой парня, знающего себе цену: «Да пошутил я, глупая. Идем уже отсюда», и раскинет руки, чтобы она спрятала лицо в его пахнущей любимым дезодорантом одежде, но нет. Не позвал. Даже не посмотрел больше. Протянул руку разлучнице, помог подняться и повел в подъезд.
«Но я тоже там живу», — успокоила себя Соня, рывком раскрывая скрипучую дверь и замирая с открытым ртом. Глеб на руках нес ненавистную Рыбу.
Его же ладонь (Соня узнала по часам на запястье, которые они покупали вместе) показалась на мгновение в темном проеме двери Глашкиной квартиры и, взявшись за хрустальный шарик ручки, захлопнула перед самым Софьиным носом.
— Вы что творите? — мама, услышав визг собаки и грохот опрокинувшейся вешалки, выскочила из кухни со скалкой в руках, но, включив свет и, узнав в барахтающихся в ворохе одежды дочь и ее одноклассника, в сердцах отбросила ненужное оружие, добавив шума к общей неразберихе.
— Простите, это я в темноте налетел. — Глеб поднялся сам и помог Глаше. Потом поставил на место вешалку, повесив на нее кое-как одежду. — Здравствуйте, Анастасия Кирилловна.
Активного члена родительского комитета знал каждый ученик выпускного класса.
— А почему вы такие грязные? — мама недоверчиво подняла край расстегнувшейся Глашиной куртки.
— Я упала. Прямо в лужу, а Глеб помог.
— Не убилась, и слава Богу, — Анастасия Кирилловна подобрала скалку и уже по пути на кухню выкрикнула. — Гладя, ужин готов. Мой руки и марш за стол. Глеб, тебя это тоже касается.
— Я пойду, Гладя, — с улыбкой повторил за мамой домашнее прозвище Мельников и, наклонившись к однокласснице, большим пальцем стер грязный подтек с ее щеки. — И ничего не бойся. Я со всеми разберусь.
Дверь мягко хлопнула и прервала речь мамы, которая громко рассказывала о новом рецепте кляра для рыбы, которому ее научила аспирантка. «Представляете, обыкновенная газировка, а корочка получается такой хрустящей…»
— А ужин? — замызганный, пахнущий рыбой фартук на полноватой фигуре Анастасии Кирилловны сменился на праздничный, с петухами на оборках.
— Дома поужинает. Его там ждут, — рассматривая свое лицо в зеркале и отмечая кровоподтек на губе, зло ответила Глаша, но спохватившись, более мягко добавила: — А я с удовольствием поем. Газировка, говоришь?
Вместо соседа, с которым делила парту последние два года, Глаша обнаружила широко улыбающегося Глеба. Сафронов, беспомощно поблескивая линзами очков, недовольно сопел за его спиной.
— Чего замерла? Садись, — Мельников огромной ладонью по-хозяйски похлопал по сиденью. Глаша беспомощно оглянулась, но заметив любопытствующие взгляды, ерепениться не стала. Вытащив из портфеля линейку, фломастером прочертила длинную линию, разделившую парту на две равные части.
— Это мое, — она растопыренной ладонью обвела ареол своих владений. — Нарушишь хоть на сантиметр, пересяду на заднюю парту к Фокину.
Вадим, раздолбай каких на свете мало, обрадовавшись перспективе списывать у отличницы и хоть как-то дотянуть до конца школы, радостно закивал и, вытащив из заднего кармана брюк Сафронова носовой платок, показательно протер от пыли место рядом с собой. |