|
Фламар это знает. Изглоданный подозрениями узник железнодорожного расписания — он в своей ламповой готов лопнуть от бешенства. А «паскуда» взялась за дело умеючи: лавка дает большой доход, такой большой, что Фламар, что бы там ни говорил, никогда серьезно и не помышлял отказываться от торговли. Чтобы иметь наблюдение хотя бы за перепиской, он в прошлом году открылся почтальону. Это стоит ему половины утренней закуски. В обмен на завтрак Жуаньо, сообщник осмотрительный, дает ему прочесть время от времени безобидную открытку.
— Проезжие — это еще куда ни шло, — выкрикивает внезапно Фламар, — но если я дам кому-нибудь одному там устроиться, я пропал! Шея у него побагровела. Взгляд блуждает, описывая круги. Его осаждают видения. Неожиданное кудахтанье вырывается у него из грудищи. — Он в конце концов отнял бы у меня мою паскуду! Жуаньо усмехается. Напрасно: как ни остр у него глаз, как ни тонок слух, он не понял, что если у геркулеса дрогнули губы, так это скорее от волнения, чем от гнева, и что его кудахтанье — это горестное рыдание. Над дверью звонок внезапно смолк. Поезд подходит. Фламар поднимается, обтирает ножик о хлеб и складывает его. — Я сказал тебе об этом, Жуаньо, перед твоим отъездом, чтобы ты мог мимоходом потолковать с ней, с паскудой-то. — Можно, — говорит Жуаньо. Ему смешно. Он и сам хотел нынче утром заехать в лавку: у него как раз есть для мадам Фламар сообщение, которое надо передать лично. Открывается застекленная дверь, и начальник станции в застегнутом мундире появляется на платформе. — Здорово, начальник! — говорит почтальон. Старик машинально подносит два пальца к козырьку: — Здравствуйте, Жуаньо. Он приветлив без фамильярности. Грустный это начальник. Сгорбившись, заложив руки за спину, с острым профилем, напоминающим перед паровоза, идет он по привычке встречать поезд. Из отделения «Почта» чиновник в одном жилете протягивает в окошко закрытый на замок баул. Жуаньо передает ему свой. — Прощай, Бержон! Тебе небось там прохладно! Чиновник, старик рахитичного вида, облокотясь на дверцу, вытряхивает трубку себе в ладонь, сплевывает черную слюну и ничего не отвечает. Фламар потеет. Паровоз свистит. Когда поезд трогается, какой-то человек кричит, и Фламар сухим рывком вытаскивает из багажного вагона клетку с взлохмаченными полудохлыми курами, которые горланят в последний раз, ударившись о землю. Жуаньо садится на велосипед. Начальник станции возвращается к своему писанию, Фламар — в ламповую. На пустынной платформе, на солнце искалеченные курицы жмутся в клетке, перед тем как окончательно издохнуть.
III. Почтовая контора
Едва пробило на мэрии шесть часов с половиной, как уже вся деревня просыпается. Вековой обычай, сильней лени, безжалостно отрывает людей от сна. На кухне, расположенной за почтовой конторой, Мели, свежевымытая, похаживает взад и вперед, грызя ломоть хлеба, помазанный салом. Что придает ей такой нарядный вид? Здоровые зубы, завитки, светлый корсаж, походка? Она удивительно легка для женщины, такой коротконогой и полнотелой. Жуаньо пошел поработать в саду. Раздача писем начинается только в восемь часов. Мели пользуется этим, чтобы взобраться на антресоли и застлать ученикову постель. Это вовсе не было предусмотрено условиями найма, но известно, что такое шестнадцатилетний мальчуган: если за ним немножко не прибирать… Всякое уж непременно утро Мели поднимается наверх, чтобы встряхнуть простыни, на которых спал Жозеф, и перевернуть теплую еще и примятую перинку. Существование почтальона-сборщика, при отсутствии у него порочного вкуса к рабству, только тогда и возможно, когда у него есть жена и когда эта жена заведует конторой. |
