«Сукре» – старое ржавое корыто – держалось на плаву и было в состоянии худо-бедно двигаться против течения только благодаря упорству его владельца, капитана, а также механика – все в одном лице, бесконечной работе двух богатырей-матросов, составлявших команду, и необъяснимой воле к жизни, свойственной обычно лишь чахоточным в последней стадии болезни, которую проявлял старый, отработавший все возможные сроки дизельный двигатель. Судно было готово к отплытию, и в следующий раз должно было появиться в Эль-Идилио не раньше, чем закончится очередной сезон дождей, о скором начале которого ежесекундно напоминало набухшее серой дождевой влагой небо.

Доктор Рубикундо Лоачамин приезжал в Эль-Идилио два раза в год – с той же частотой, с которой здесь появлялся почтальон. От последнего местным жителям, впрочем, было куда меньше толку, потому что ни писем, ни какой-либо другой корреспонденции здесь давно никто не получал. Из потертого почтового саквояжа на свет извлекались лишь официальные бумаги, адресованные алькальду, да уже успевшие выцвести от влаги портреты очередных правителей страны и губернаторов, приходивших к власти.

Появление корабля у деревенской пристани означало для местных жителей всего лишь возможность пополнить свои запасы соли, газа, пива и водки. Зубного врача при этом многие ждали с нетерпением. Особенно радовались прибытию доктора те, кто перенес малярию и мучился от нестерпимой боли в оставшихся после болезни зубах. Эти несчастные вздыхали с облегчением, когда им наконец представлялась возможность очистить десны от гнилых осколков и примерить заказанный в прошлую встречу со стоматологом съемный протез – попросту говоря, вставную челюсть. Доктор Лоачамин всегда привозил с собой изрядное количество таких протезов самого разного размера и выкладывал их перед пациентами ровными рядами на алой, цвета кардинальского одеяния, салфетке.

Матеря правительство на чем свет стоит, доктор сноровистыми движениями освобождал челюсти измученных пациентов от последних остатков зубов, а затем, позволив им в знак милости хлебнуть водки, начинал примерку.

– Ну что, давай посмотрим. Как тебе эта?

– Маловата. Давит, и рот не могу закрыть.

– Твою мать, какие мы нежные! Хрен с тобой, попробуй вот эту.

– А эта болтается. Того и гляди вывалится, если чихну.

– А ты следи за собой, на хрен, чтоб не простужался! Ладно, урод, давай, разевай хлебало.

Никому из пациентов и в голову не приходило возмутиться и потребовать более вежливого к себе отношения.

Примерив несколько вставных челюстей и выбрав наконец одну из них, пациент начинал торговаться по поводу цены. Спор порой затягивался надолго, но редко заканчивался значительными уступками со стороны продавца. Тот, кстати, за это время успевал продезинфицировать взятые на примерку, но оставшиеся невостребованными протезы в склянке с крепким раствором хлорки.

Для обитателей поселков и деревень, раскиданных по берегам рек Самора, Якуамби и Нангаритца, переносное зубоврачебное кресло доктора Рубикундо Лоачамина представлялось чем-то вроде сложнейшего медицинского комплекса и едва ли не вершиной технического прогресса в стоматологии.

На самом же деле это кресло с подставкой для ног и белыми эмалированными подлокотниками отслужило свой долгий век где-то в парикмахерской, откуда и было за гроши продано Рубикундо Лоачамину ввиду своей безнадежной моральной устарелости и физической обшарпанности. Прилагалась к креслу и тяжеленная платформа-станина размером примерно метр на метр. Чтобы перетащить все это сооружение с борта «Сукре» на пристань даже по частям, требовались усилия владельца судна, обоих матросов и самого доктора.