Всех охватило тяжелое чувство досады. Некоторые направились было к выходу, но остановились, не слыша сигнала "причаливать". Солнце нырнуло за горизонт, пароход шел дальше. Гости вопросительно переглянулись, и один из них, уже взявшийся было за дверную ручку, помедлив немного, вернулся. Мы неуклонно шли вниз по излучине. Все без слов обменивались изумленными взглядами и восхищенными кивками. Бессознательно лоцманы теснее сгрудились за мистером Б.; между тем стемнело, и в небе тускло блеснули одинокие звезды. Гробовое молчание и напряженное чувство ожидания, казалось, давили всех. Мистер Б. потянул за трос, и два глубоких мягких удара большого колокола поплыли в ночь. Потом тишина - и еще раз пропел колокол. Голос вахтенного произнес с верхней палубы:

- Лот на правый борт! Лот на левый борт!

Крики лотовых начали раздаваться с бака, и передатчики подхватывали их хриплыми голосами: "Три сажени!.. Три-и! Три без четверти... две с половиной. Две с четвертью. Две!.. Без четверти!"

Мистер Б. дернул за оба колокольных троса; ему ответили снизу, из машинного отделения, еле слышным звонком, - и ход судна замедлился. Пар со свистом начал вырываться из предохранительных клапанов. Лотовые продолжали перекликаться, и, как всегда, ночь придавала их голосам зловещий оттенок. Лоцманы говорили шепотом, и каждый напряженно следил за происходящим, не спуская глаз с мистера Б. Он один был спокоен. Он перекладывал руль и застывал на месте. А когда пароход пошел, как мне показалось, по какому-то широкому и темному морю - Б., руководствуясь ему одному видимыми признаками, выравнивал его и направлял. Из чуть слышного разговора можно было иногда уловить связную фразу, вроде:

- Ну вот, через первый перекат пронесло чисто.

И после паузы другой пониженный голос:

- Корма проходит тютелька в тютельку, провались я на месте!

- Теперь она проходит над критической глубиной, ей-богу!

Кто-то пробормотал:

- Замечательно сделано, замечательно!

Машины были остановлены, и мы шли по течению. Я, конечно, не видел ничего, потому что все звезды исчезли. Идти по течению - дело пренеприятное, у меня даже сердце замирало. Вдруг я различил в окружающей нас тьме еще более темное пятно. Это был выступ острова. Мы шли прямо на него. Мы вошли в его тень, и гибель казалась мне настолько неизбежной, что я чуть не задохнулся. У меня возникло страстное желание сделать что-нибудь - все равно что, лишь бы спасти пароход. Но мистер Б. стоял у штурвала молчаливый и насторожившийся, как кот, а все лоцманы сгрудились за ним плечо к плечу.

- Не выйдет, - прошептал кто-то.

По крикам лотовых было понятно, что становилось все мельче и мельче, и наконец:

- Восемь с половиной! Восемь футов...

- Восемь футов! Семь с...

Мистер Б. предостерегающе сказал в переговорную трубку механику:

- Ну, теперь держитесь!

- Есть, сэр!

- Семь с половиной. Семь футов. Шесть с...

Мы коснулись грунта! Сразу мистер Б. зазвонил в колокол и заорал в трубку:

- Ну, теперь давай! Давай полный ход! - И к своему напарнику: - Полный ход! Бери круче! Жми!

Пароход заскрипел, прокладывая себе дорогу по песку, одно страшное мгновение висело на волоске от бедствия и вдруг - миновал мель! Никогда еще стены лоцманской рубки не сотрясало такое громовое "ура", как в эту минуту.

Потом все пошло гладко. Мистер Б. был в этот день героем, и прошло немало времени, прежде чем лоцманы перестали толковать о его подвиге.

Чтобы понять, какая изумительная точность нужна для того, чтобы провести большой пароход по этой темной водной пустыне, надо знать, что судно не только должно пролавировать между корягами и подводными камнями и затем пройти так близко от острова, что ветви береговых деревьев задевают его, - надо еще знать, что предстоит также пройти совсем рядом с затонувшим судном, останки которого в случае столкновения сорвали бы днищевую обшивку и уничтожили бы в пять минут на четверть миллиона долларов груза и самое судно.