Километры дороги стремительно таяли под массивными колесами американского пикапа — я стабильно двигался под сто тридцать, правая нога аж затекла от неподвижного контроля педали. Вскоре небо начало светлеть, и мы поехали еще быстрее. Ради любопытства Леха попробовал поймать какую-нибудь радиостанцию. Он долго колдовал с навороченной магнитолой, но единственным сигналом было записанное и закольцованное сообщение от вооруженных сил Белоруссии и России, о том самом лагере под Могилевом. Здесь оно звучало уже не слишком четко, но пока вполне разборчиво.

Неожиданно надо нашими головами сгрудились свинцовые тучи, и полил сильный дождь. Что ж, опять непогода. Здорово разошелся ветер, загудел так, что сразу же захотелось свернуть с шоссе и переждать бурю. Такая же идея посетила Леху.

Долго искать место нам не пришлось — едва мы миновали съезд на Минск, как попалось большое придорожное кафе.

— Леха, буди пионеров, они что-то совсем обнаглели уже, — я зевнул и потянулся, морщась от покалывания в одревеневшей спине. Шея затекла, стоило качнуть головой, как раздался мелодичный треск суставов. А это, говорят, вредно.

Коль даже на голодный желудок клонит в сон, это значит, прикорнуть придется. Тем более что уже через несколько часов нам с Лехой предстоит отделиться от товарищей и поехать в Гдыню, а это опять дорога, и не самая близкая, и снова внимание и риск.

Мне было немного стыдно, что из-за моей блажи могут пострадать мои друзья, но я не мог по-другому. Я должен был попасть туда. У парней, увы, в этом мире не осталось о семье никакой памяти, кроме разбросанных по всей стране дальних родственников, а вот у меня в польской квартире хранились кое-какие фотографии и памятные вещи, которые я из сентиментальности прихватил из дома два года назад. Иногда приятно было просмотреть снимки из девяностых, вернуться мыслями в детство…

Я ведь никого с собой не тащил, Леха сам напросился, а остальные поддержали. А так, если бы я один поехал, им втроем было бы ничуть не хуже, чем со мной вчетвером — толку от меня немного, отряд, как говорится, и не заметит потери бойца. Вот Леха — это другое дело. Именно из-за его выбора меня совесть и пилит, зараза.

Ванька недовольно огрызался, когда его будили, а Семен встал свеженьким и бодрым. Ну еще бы, он проспал практически суточную норму для взрослого человека, чего ему жаловаться. А бедный Ванька совсем не отдохнул — под глазами круги, сами глаза красные, а ему еще сегодня тоже ехать и ехать, а потом еще с зомби драться, без этого навряд ли обойдется.

Один Леха казался бодрым. Он ловко выпрыгнул из машины с сигаретой в зубах и автоматом и решительно направился на разведку.

Кафе дышало пустотой, никаких машин рядом не было, так что, глядишь, все и обойдется. На улице под навесом стояло несколько зеленых пластиковых столиков и стульев, здесь и расположимся. Только надо сначала проверить, как там внутри, чтобы не было недоразумений с незваными гостями, зашедшими на огонек.

Ванька потащился поискать дрова — наши, «нижнекамские», почти закончились, — а Семен отправился в пикап за едой, которую он каждый раз вместе с остатками супермаркетных дров заботливо укутывал полиэтиленовой пленкой, удачно найденной в Нижнекамске. Вскоре до нас начало доноситься Ванькино ворчание — из-за дождя все потенциальное топливо было мокрым, а сухого здесь не найдешь. И чего бурчит что-то себе под нос? Есть ведь бумага, без огня не останемся, как-нибудь уж на последних запасах вырулим.

Нам с Лехой выпала самая сложная и опасная задача. Натянув капюшон ветровки, чтобы защититься от холодных капель, я пошел в обход маленького кирпичного здания, на небольшой огороженный забором задний дворик. Леха же сунулся внутрь. Едва он вошел, как застучал калашников — я бросился другу на помощь.