– Ладно, ладно. Разберемся, – ответил тот, кого назвали Монахом, – пойдем отсюда.

– Ты иди, пахан, а я собаке кость кину, – Бур имел в виду обещанную взятку.

Пахан тяжко вздохнул и вразвалочку направился к выходу, промолвив себе под нос:

– Боже, что делается на свете. На этих сук в погонах еще и «капусту» тратить. Бр-р-р-р…

– Что? – переспросил молодой человек, не расслышав последней фразы, сказанной Монахом.

Тот отозвался, не поворачиваясь, а лишь устало махнув рукой:

– Да ничего, это я так.

Проследовав за ссутулившимся паханом, Бур подошел к казенной двери и, заговорщицки постучав, приоткрыл ее. Старлей резво поднялся со своего места и, подойдя к посетителю, державшему в руке пачку ассигнаций, проворно перехватил протянутые деньги и мгновенно спрятал в карман форменного кителя.

Наблюдай за этой сценой кто-нибудь посторонний, ему сложно было бы заметить суть произведенной манипуляции – настолько быстро купюры сменили хозяина. И кто знает: может быть, в каком-нибудь московском отделении милиции пропадает талант Гарри Гуддини или Дэвида Копперфилда – знаменитых иллюзионистов! Ловкость человеческих рук не знает предела, а ментовская жадность доводит эту ловкость до уровня просто сверхъестественного.

Выйдя из здания вокзала на Павелецкую площадь, троица остановилась. Монах окинул взглядом открывшуюся панораму Садового кольца с его величественным сталинским ампиром. Только теперь привычные взгляду дома пестрели броской рекламой. Двое друзей Фомина просто ждали, когда тот вдоволь насмотрится на то, что не видел более семнадцати лет и что они просто не замечают из-за привычного течения жизни.

Наконец Монах обернулся к своим спутникам и, как будто впервые их увидев, произнес:

– Ну вы и прикинулись, ни дать ни взять – фраера. – Он покачал головой, храня на лице выражение абсолютной серьезности, если не сказать строгости, и только глаза смеялись, весело искрясь. – Можно подумать, что раздербанили жирного «утюга».

Бур осмотрел себя с головы до ног. Светло-коричневые туфли, фланелевые серые брюки, бежевый пиджак в крупную клетку, с шелковым платочком в верхнем кармане. Никаких видимых изъянов в прикиде не было.

– Валера, все сильно изменилось, – задумчиво произнес он. – Нету больше ни «фарцы», ни коммерсов из горбачевских кооперативов, ни валютных «Березок». Не осталось в природе базарных «бомбил», бандюков-спортсменов и честных ментов. Ты сел в одной стране, а вернулся даже не в другую, которой тоже нету… а в какую-то третью! Тут сейчас такие дела проворачиваются!.. Для тебя современная Москва – совершенно другая планета. Ты уж меня извини, но теперь тебе надо какое-то время учиться заново жить. Иначе просто загнешься с непривычки.

– Да уж кое-что знаю, пацаны на зоне мне многое рассказывали, – ответствовал старый урка.

– Всего ведь и не расскажешь, – вставил Музыкант. – По рассказам ты никогда не научишься плавать. Тут самому надобно фишку просечь.

– Ладно, бог с ними, потом ознакомите меня с этой новой планетой, – бросил Монах, оборачиваясь к товарищам. – Сдается мне, что мы не с того начали. Ну здорово, что ли…

Фомин протянул Музыканту руку для пожатия, но тот вместо этого крепко обнял пахана. То же повторилось и с Буром, который после теплого приветствия, слегка смутившись, произнес:

– Ты это, Валера, прости, что не успели раньше подъехать. По городу сейчас такие автомобильные пробки, что куда быстрей на метро добираться.

– А на зоновской проходной ты сам категорически запретил себя встречать, – напомнил Музыкант.