— Представь себе, да. Как так получилось, что внутреннее дело клана, закрытая информация, оказалась достоянием общественности? — на этот раз на меня начал орать мой дед.

— Хм, наверное, эта информация стала достоянием общественности, потому что я о ней рассказал своему журналисту. Точнее, показал. Иначе, откуда взялись снимки, как, по-вашему?

— Костя, не ёрничай. Ты хоть понимаешь, что это неприемлемо! Это нарушает все давно устоявшиеся традиции, подрывает то, что составляет саму суть кланов.

— Вы не понимаете, — я покачал головой. — Вынырните хоть на мгновение из своего болота, которое вы называете устоем кланов и взгляните на ситуацию с другой стороны…

— Ты сделаешь опровержение. Егор не имеет права быть сейчас слабым, или казаться им. Его просто…

— Хватит! — я швырнул газету на стол прямо возле рук прадеда. — Я не буду делать никакого опровержения. Может быть, вы оба не в курсе, но Егору уже чуть ли не в лицо говорят, что это именно он подстроил пожар, чтобы избавиться от тех, кто стоял между ним и местом наследника. И что вы, Андрей Никитич, в этом поддержали своего любимца.

— То, что говорил Рогов, не значит…

— Значит. Ещё как, значит. И если вы прочтёте эту статью без эмоций, из-за того, что информация о закрытых клановых структурах вырвалась наружу, то вы поймёте, зачем я это сделал. Здесь Егор неслабый, отнюдь. Он здесь показан очень сильным мужчиной, который только что выдержал чудовищный по своей нагрузке бой. А ведь он тогда ещё не восстановился до конца. Мужчиной, у которого убили самым подлым образом половину семьи. И как он должен был на это реагировать? Он же человек, в конце концов, а не машина. Зато сейчас любому, кто заикнётся о том, что это Егор убрал полклана, найдётся с десяток желающих набить лицо.

— Костя, ты должен нас понять, такого вопиющего нарушения тайны кланов никогда не было.

— Дед, я тебя очень люблю и уважаю, но в данном случае, понимать не собираюсь.

Я ушёл из кабинета, хлопнув дверью. Естественно, ни о каких делах не могло быть и речи.

— Старые упёртые бараны, — прошипел я зло в подушку, сбрасывая бумаги на пол.

Ситуация разрешилась утром. Егор заскочил в какой-то промышленный магазин, у него закончился скотч и чёрные мешки. Деды сидели в машине, мы всей дружною толпой ехали в канцелярию императора, чтобы получить стопку именных пропусков, и Андрей Никитич, который всё ещё дулся, заехал за нами.

— Я даже не буду спрашивать, зачем тебе скотч и чёрные большие мешки, — прошептал я, когда Егор рассчитался и мы вышли на улицу.

— И не спрашивай, побереги нервы, — отшутился Егор.

Когда до машины оставалась пара шагов, прямо возле нас остановились две ещё довольно молодые женщины. Они внимательно осмотрели Егора, задержав взгляд на этой проклятой серебристой прядке, а затем одна из них пролепетала.

— Ой, Егор Александрович, примите соболезнования, такая жуткая трагедия.

— Да примите наши искренние соболезнования.

— Эм, спасибо, — Егор сел в машину и посмотрел на меня. Я молча сунул ему в руки газету. В это время Андрей Никитич, открыл статью и принялся её внимательно читать.

Егор пробежал глазами по статье. Не увидев ничего нового, кивнул на фотографии.

— Хорошие фото, дашь мне оригиналы? Думаю, Люсе понравятся.

— Не вопрос, попрошу, чтобы напечатали, — и тут наш тихий разговор прервало покашливание Андрея Никитича.

— Я понял, что ты хотел этим сказать. Признаю, что в данном случае ты был прав.