|
Уже в «Тревогах „Времени”» Салтыков сравнил бессодержательность почвеннических теорий с птичьим гомоном. Новая «комедия» (то есть «Стрижи») «заключала в себе полную характеристику таких намерений и воззрений, которые по своей сущности вполне заслуживали наименования птичьих» («Литературные кусты», наст. том, стр. 508). Заседание редакции «Эпохи» автор «драматической были» представил в виде слета стрижей в «запустелом, сыром погребе» (то есть «подполье»). Главное желание «стрижей» — не гневить больше предержащие власти, печатать сочинения «тихие и кроткие». Тонко улавливая направленность «Записок из подполья», Салтыков называет их «Записками о бессмертии души», а подпольного человека «больным и злым стрижом». Сцена заканчивается появлением Каткова, чем еще более подчеркивается идейная зависимость «Эпохи», воображающей себя не подвластной никаким авторитетам, от «Русского вестника» и «Московских ведомостей».
«Литературные мелочи» явились также ответом на статью Страхова «Заметки летописца» («Эпоха», 1864, № 3), в которой впервые на страницах журнала почвенников затрагивался вопрос о разногласиях между «Современником» и «Русским словом». (На связь «Стрижей» с «Заметками летописца» указал в статье «Литературные кусты» сам Салтыков — см. стр. 507 наст. тома.) Эти разногласия обнаружились уже в 1863 г. и приобрели резкий характер в начале 1864 г. (О причинах и ходе полемики до марта 1864 г. см. в прим. к январской и мартовской хроникам «Нашей общественной жизни» за 1864 г.) В ответ на мартовскую хронику в апрельском номере «Русского слова» появились еще две неподписанные остропамфлетные статьи. В одной из них, под заглавием «Кающийся, но не раскаявшийся фельетонист „Современника”», автор — очевидно, редактор журнала Благосветлов — прямо заявлял: «…есть границы унижения, за которыми возвратить прежнее сочувствие уже будет нелегко… Ведь нашло же «Русское слово» возможность не смешивать уважаемых нами сотрудников «Современника» с чужой овцой, попавшей в их круг». В другой статье-фельетоне с входящим в нее памфлетом под названием «Ты пойми, пойми, мой милый друг (Романс в действии)» — пародия на романсные заглавия печатавшихся тогда рассказов из цикла «Помпадуры и помпадурши» — Зайцев изображал жизненный путь Салтыкова как биографию некоего беспринципного служебного карьериста и честолюбца, случайно очутившегося в числе людей, «близких к редакции одного журнала», то есть «Современника». Первоначальный текст ответа Салтыкова на памфлет Зайцева был и более резок и более пространен, о чем свидетельствует сохранившаяся корректура «Литературных мелочей» (см. стр. 698). Сокращения, с которыми статья появилась в печати, бесспорно сделаны по настоянию редакции «Современника». Трения между Салтыковым и редакцией по вопросам ведения полемики с «Русским словом» все более усиливались, так что от дальнейшего участия в ней он вынужден был отойти. Эта ситуация, ставшая известной во враждебном лагере не только по литературным источникам, но и по слухам, послужила темой статьи Достоевского «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах» с входящим в нее памфлетом «Отрывок из романа „Щедродаров”», который был ответом на комедию «Стрижи» («Эпоха», 1864, № 5, без подписи). В свою очередь, Салтыков написал новую статью, направленную против последнего выступления Достоевского, которая, однако, не была напечатана и, по-видимому, не сохранилась, кроме первой ее страницы (см. |
