Правительство хочет погасить всё разгорающееся движение русского народа к свободе кровью, хочет подавить его ужасом. Собирая вокруг трона всё наиболее циничное, животное и наглое, русские министры, прикрываясь этой грязью, стоя в ней по уши, говорят тем людям Европы, у которых жаждут занять ещё денег:

— Видите, народ не хочет конституции, он хочет только самодержавия и порядка. Мы думаем, что и для вас тоже выгоднее «порядок», чем свобода. Давайте же нам ещё денег, а мы дадим вам хорошие проценты и такой порядок, при котором вам можно будет, вместе с нами, немножко пограбить русский народ. У него ещё кое-что есть! Давайте нам денег для окончательного подавления революции!

И, как видно, многие в Европе полагают, что правительство Романова, Столыпина и К° достигает своей благородной цели — в России «водворяется спокойствие», и господин Гурко спешит доказать миру, что благодатная возможность безнаказанно воровать снова вернулась.

Но революция не подавлена, она не будет подавлена.

Для пламени порою необходимо окутать себя дымом и скрыть в нём своё грозное лицо, но скрыть не для того, чтобы угаснуть в нём, а только для того, чтобы собрать все силы и снова вспыхнуть, обнять всё и сжечь.

Это — понятно?

Я обращаюсь к честным людям, которым противна жестокость, отвратительно насилие:

— Протестуйте против осуждения Николая Шмита! Если вы искренно любите дело свободы, если верите в грядущую победу разума и справедливости, — ваша вера и любовь даёт вам право всегда и всюду вмешиваться во всё, что встает на пути правды и разума. А ваше право — есть ваша обязанность!<br> <strong><font size=3>9 декабря 1906 г.</strong></font>

Открытое письмо господину Олару

В туче злых слов и бессильного раздражения, в брызгах грязи и пошлой болтовни, которыми ответила французская пресса на мою статью о позорном поступке финансовой и правительственной Франции, я с удивлением и печалью встретил Ваше почтенное имя, профессор.

Вашу книгу о днях эпической борьбы французского народа с насилием читает русский пролетариат, по ней он учится умирать за свободу, необходимую ему, как воздух. Моё уважение к Вам, историку, глубоко, и, уважая Вас, я не могу оставить Вашу статью по поводу «Прекрасной Франции» без ответа, ибо мне всегда важно не то, как люди относятся ко мне, а то, как я отношусь к ним.

Вы, очевидно, не прочитали всю мою статью, но всё же Вы отчасти признаёте, что я имел солидный мотив негодовать.

Нужно вполне признать это, уважаемый профессор. Дело не только в том, что, как говорите Вы, «без денег Франции царь не мог бы разогнать Думу», нет, дело в том, что без этих проклятых денег не было бы пролито крови русского народа так много и так зверски. И хотите Вы этого или нет, но кровь легла позорным пятном на лицо французского буржуа и правительства, разрешившего Иудин заём.

Не французской прессе стереть это пятно, она сама недостаточно чиста для этого.

Вы ошибаетесь, видимо, полагая, что я бросил мои упрёк в лицо всей Франции. Зачем считать меня наивным. Я знаю, что народ никогда не ответствен за политику командующих классов и правительства, послушного лакея их. Я, в частности, знаю французский народ, знаю, как он сеял в Европе свободу, знаю, что он сознательно не пойдёт против неё. Но, как всегда, народ обманывают и позорят руководители его жизни, — им мои проклятия, кто бы они ни были — немцы, англичане, французы, короли, банкиры, журналисты.

Я говорил в лицо Франции банков и финансистов, Франции полицейского участка и министерств, я плюнул в лицо той Франции, которая плевала на Э.Золя, той, которая утопила в страхе пред королём Пруссии и жрецом всяческой глупости все свои рыцарские чувства и ныне живёт только трепетом за свой покой и целость франков.