Но не смотря на всё это, старый хохол всё шёл и шёл до поры, пока не наткнулся на океан.

Во Владивостоке он, благодаря счастливой случайности, встретил своего земляка, крестьянина той же губернии, Прилуцкого уезда, Береговской волости, села Корниловки, Терентия Александрова Бебко. Последний отправился из своего села в 1895 году, в мае, прошёл через те же места с тою же целью ходока от «мира». Бебко из дому вышел с семнадцатью рублями, которые издержал уже до Челябинска, а дальше шёл или ехал с переселенцами. В Омске заведующий пересыльной частью дал ему на дорогу двадцать рублей, с которыми он доехал до Иркутска, где тоже получил от добрых людей пятнадцать рублей. Встретившись во Владивостоке, оба «мирских ходока» стали помышлять вместе, как бы им добраться поскорее домой. В это время во Владивосток прибыл пароход «Кострома». Порывай и Бебко обратились к пароходному начальству с просьбой, чтобы их приняли на пароход в качестве рабочих, но, за неимением вакансии, им было отказано. Тогда они решили тайно проникнуть на пароход, спрятаться в трюм и во что бы то ни стало добраться до Одессы. Это им и удалось вполне. Их открыли только на третий день по выходе из Владивостока в открытом море и довезли до Одессы. На пароходе оба они усердно исполняли все чёрные работы.

19 февраля они прибыли в Одессу, были сняты с парохода и…

Им устроили овацию, выслушав их рассказ о всём, что они встретили «для мира»?

Их, конечно, снабдили одеждой и деньгами для проезда на родину?

Нет, гораздо проще…

Их отправили в участок и в скором времени отправят на родину, наверное, по этапу.

Но за что же?

А для порядка, должно быть.

Не правда ли, как они просты, эти два старика-хохла?

Мир нуждается, мир стеснён недостатками… А где-то, там далеко, в Сибири, люди живут хорошо и свободно.

— А благословите ж меня, панове громада, я пойду, побачу — правда это или нет? — говорит шестидесятилетний старик и плетётся «от моря до моря», от Полтавы до Тихого океана, идёт шаг за шагом, движимый силой своего желания послужить «громаде».

Есть что-то богатырское в этом подвиге, — подвиге не из блестящих, не из тех, что совершаются в минуту.

Это скромный, серый подвиг, и он страшно труден, ибо совершается каждодневно в течение трёх лет…

Поднял старик заботу мира на свои плечи и понёс её с собой в далёкую Сибирь, ища на дороге свободного места для мира, останавливаясь тут и там и прикидывая в уме: а хорошо ли будет громаде житься, если она вот тут бы поселилась?

Идёт и ищет, и, за неимением хлеба, питается травой и кореньями, идёт, и ни бремя шестидесятилетней жизни, ни голод, ни холод и все затруднения пути — ничто не останавливает его.

Вот — старик, более молодой, чем молод юноша наших дней.

И — это очень грустно — нельзя не посоветовать юношам в душу этого старика…

Это вызовет у юношей стыд за самих себя, а этот стыд, быть может, несколько облагородит их, в чём они очень нуждаются.

Истязание Эвтерпы

Не подумайте, что это восьмилетняя мусульманская девочка. Нет, это одна из девяти муз — муза лирики. Наш меркантильный век породил особого рода поэтов — поэтов рекламы, воспевающих в стихах своих уже не благоухание цветов, а… запах мыла, не красоту женщин, а… прочность мужских подтяжек.

В киевских газетах некоторый поэт, — да отсохнут у него руки и онемеет язык, — воспевает табак Эгиза:

Не было ещё такого времени, которое бы эксплуатировало поэзию в целях торговой рекламы.

Бедняга Эвтерпа и бедный Феб!

Представляли ли вы, что будет время, когда вам придётся вдохновлять людей, желающих посредством «священного огня» заработать малую толику презренного металла, — людей, считающих возможным хвалить корсеты и подтяжки «языком богов»?

«Ну, следует ли возмущаться этаким пустяком? Американизм на русской почве.