Не слился. И хотя он, Козьма Петров-Водкин, «унюхал близкую гарь, — очевидно, тлело пальто», — но лапилли — куски раскалённой лавы — не причинили ему никакого вреда, горячий пепел оказался для него нежным пухом. Вот каков он, русский родственник немецкого барона Мюнхаузена.

Он предусмотрительно не сообщает, когда именно разразилось это замечательно человеколюбивое извержение Везувия. Он «любил море до захлёба», он, конечно, был сорван волной океана со скалы и, конечно, едва не утонул, но оказался «равномудрым» с океаном. Он вообще чрезвычайно легко ладит со стихиями; впрочем — так же легко он ладит и с людьми.

В Сахаре Петров-Водкин отбился от нападения на него пятерых арабов. Один из них уже «схватил его за колено».

«Сверк ножей, — рассказывает Петров-Водкин, — подсказал мне момент, и я выстрелил вниз, под ноги нападавших». Один из арабов оказался раненым, наш храбрый художник рыцарски перевязал его рану. Но под Римом он всё-таки попал в руки бандитов.

Оказывается, в начале XX столетия «в Риме да и вообще в Италии скапливались бродяги всех стран». И вот сидел Петров-Водкин «на руинах» в Римской Кампанье, и схватили его бандиты, — схватили и, разумеется, утащили куда-то под землю, под «коробовый свод». Там Петров «приподнялся в сидячее положение», и разыгралась ужасная сцена:

«Бородатый вскочил, взмахнул ножом и басом рявкнул:

— Питторе, ни с места или смерть!

— Смерть! — прошипели двое других.

Не знаю почему, мурашки мурашками по спине, но мне понравилось, что бандит назвал меня по профессии.

— Твоя судьба сейчас решится, — мрачно сказал тот же и острием ножа начертил круг на стене. Разделил его чертой пополам.

В левой доле наметил крест, в правой — кружок. Над кружком вывел латинскую букву «Be», а над крестом — «Эм».

— Жизнь! Смерть! — пояснил горбоносый бандит».

Затем бандиты стали метать в кружки ножами, определяя жребий пленника, и, наконец, «закричали в унисон: «Жизнь! Питторе спасён!»

Дальше горбоносый бандит предложил Водкину написать портрет прекрасной Анжелики и купил портрет нашего художника за 250 лир. Прекрасная Анжелика, конечно, влюбилась в Козьму Петрова-Водкина, как это всегда бывало в плохеньких «романах приключений», авторы которых избирали местом действия Италию сороковых — пятидесятых годов XIX столетия.

В искусстве изображения явлений жизни словом, кистью, резцом «выдумка» вполне уместна и полезна, если она совершенствует изображение в целях придать ему наибольшую убедительность, углубить его смысл — показать его социальную обоснованность и неизбежность. «Выдумка» создала «Дон-Кихота» и «Фауста», «Скупого рыцаря» и «Героя нашего времени», «Барона Мюнхаузена», «Уленшпигеля», «Кола Брюньона», «Тартарена» и т. д., — вся «большая» литература пользовалась и не могла не пользоваться выдумкой. Но есть очень хорошее правило, ограничивающее «выдумку»: «Солги, но — так, чтоб я тебе поверил». Духовный родственник «Тартарена из Тараскона», Козьма Петров-Водкин выдумывает так плохо, что верить ему — невозможно.