Мэтью Квирк. Ставка в чужой игре
А вот и полиция. Я ощущал, как чешуйками подсыхает чужая кровь, стягивая мне кожу. Для всего мира я стал преступником. Кому, как не мне, было более чем понятно, что остается лишь поднять руки и сдаться, доверив жизнь закону, который я поклялся защищать. Тому самому закону, разрушившему мою семью. Или же отдаться в руки убийц? Они ждали рядом, в черной машине, и это мой единственный шанс бежать. Распахнулась задняя дверца. Я был невиновен, но достаточно повидал в жизни, чтобы знать твердо – правда не имеет значения. Из салона протянулась рука. Мой единственный шанс выбраться – увязнуть еще глубже. И я сел в машину.
Глава 1За четыре дня до этого
Никогда не делай ставки в чужой игре. Это нехитрое правило мной усвоено от отца. Тогда какого черта я тащусь сейчас по переулку Манхэттена, ощупывая в кармане двенадцать сотен долларов, к шайке уличного жулья, что облапошивает в «три листика» лохов? Причем вид у парней такой, будто они решили не пырять сегодня ножом прохожих, а всего лишь перекинуться в картишки. Понятия не имею. Хотя, размышляя здраво, поведение мое явно связано с теми восьмью часами, которые я провел за разглядыванием фарфоровых сервизов, стиснутый с боков моей невестой Энни и ее бабушкой. В «Бергдорф Гудмен» есть лавка под названием «Обручальный салон», где продавец в костюме‑тройке и целое стадо холеных дамочек устраивают для вас парад всяческих роскошных предметов до тех пор, пока цена в полторы тысячи долларов за графин не начнет казаться приемлемой и разумной. Бабушка Энни по имени Ванесса взяла на себя предсвадебные хлопоты, поскольку мать Энни скончалась много лет назад. Продавец, говоривший с аргентинским акцентом, продемонстрировал нам все мыслимые варианты блюд, ножей, вилок, тарелок, чайных чашек и всевозможных чаш. Энни не очень‑то заботит материальная сторона жизни – ей никогда не приходилось о ней думать, – но я видел, что бабуля обрабатывала ее на тему весомости фамилии Кларков и семейных ожиданий. Четвертый час перешел в пятый. Это была наша вторая остановка за день. – Майк? – спросила Энни. Дамы уставились на меня. Стоявшие позади них продавец и его гарем нахмурились, точно жюри присяжных. Я завис. – Ты меня слышишь? – спросила Ванесса. – Чашки обычные или на ножках? – А‑а… Меня устроит что‑нибудь простое. – Разумеется. – Ванесса растянула губы в улыбке. – Тебе не кажется, что эти чуть более… утонченные, а эти – чуть более… элегантные? Энни взглянула на меня. Я был готов на все, лишь бы сделать ее счастливой, но уже начал выдыхаться после четырех дней, проведенных в Нью‑Йорке в режиме белки в колесе, когда меня таскали из одной лавки с безумными ценами в другую. – Совершенно верно, – буркнул я. Энни встревожилась, Ванесса рассердилась. – Так какие? – осведомилась бабушка. – Это был вопрос. Пару лет назад отец Энни спустил на меня немецких овчарок, чтобы те меня растерзали, но по сравнению с Ванессой он все больше и больше казался мне симпатягой. Энни перевела взгляд с бабушки на меня. – Майк? Аргентинец теребил цепочку часов. Ванесса натянула салфетку (шестьсот нитей на дюйм, между прочим) туго, как удавку. Глаза у меня пересохли от бесконечного разглядывания вещей и безжалостного магазинного света, и когда я опустил веки, мне показалось, что они царапают глазные яблоки. Желание выйти из себя – например, смахнуть всю эту дребедень со стола – все более обрастало плотью, но вряд ли это было лучшим решением. Я встал и прищелкнул языком: – Прошу прощения. |
