Женщина в Его власти, тоска и отчаяние вызывают мысли о самоубийстве у поэта, чье «сердце рвется к выстрелу, / а горло бредит бритвою». Он идет по набережной Невы, и его душа «замерзшим изумрудом» падает на лед. Он заходит в аптеку, но, получив от аптекаря склянку с ядом, вспоминает, что бессмертен, и «потолок отверзается сам» — он поднимается на небо. Там он скидывает «на тучу / вещей / и тела усталого / кладь». Поначалу он разочарован. Он понимает, что «неодолимый враг» живет и в нем самом, и жалуется, что нет ему «ни угла ни одного, / ни чаю, / ни к чаю газет». Но он привыкает, небесная жизнь оказывается отражением земной, здесь существование тоже с утра и до вечера подчинено строгому режиму. Кто чинит тучи, кто «жар надбавляет солнцу в печи». Но что делать ему, поэту, он ведь «для сердца, / а где у бестелесных сердца?!»/ Когда он предлагает развалиться «по облаку / телом», чтобы всех созерцать, ему отвечают, что это невозможно — и в небе нет места для поэта.

«Кузни времен вздыхают меха», года похожи друг на друга, в конце концов в груди у Маяковского снова начинает стучать сердце, и он хочет вернуться на землю. Может быть, теперь там все по-новому, спустя «1, 2, 4, 8, 16, тысячи, миллионы» лет? Но, сваливаясь с неба, как «красильщик с крыши», он быстро обнаруживает, что все осталось по-прежнему, люди заняты прежними делами, «тот же лысый / невидимый водит, / главный танцмейстер земного канкана» — то «в виде идеи, / то чёрта вроде, / то богом сияет, за облако канув». У врага воплощений прорва!

Оказавшись у Троицкого моста, Маяковский вспоминает, что когда-то стоял здесь, смотрел вниз на Неву и собирался броситься в воду. Словно во сне, он вдруг видит любимую, чувствует почти «запах кожи, / почти что дыханье, / почти что голос», ожившее сердце шарахается, он опять «земными мученьями узнан»: «Да здравствует / — снова, — / мое сумасшествие!» — восклицает он, вторя теме сумасшествия в «Облаке в штанах». Спросив у прохожего об улице Жуковского, он узнает, что эта улица — «Маяковского уже тысячи лет: / он здесь застрелился у двери любимой». Он осторожно пробирается в дом, узнает квартиру, «все то же, / спальня та ж». Замечает в темноте «голую лысину», стискивает кинжал и идет дальше, снова «в любви и в жалости». Но когда зажигается электричество, он видит, что в квартире живут чужие люди, инженер Николаев с женой. Он бросается вниз по лестнице и находит швейцара. На вопрос «Из сорок второго / куда ее дели?» получает ответ: согласно легенде, она бросилась к нему из окна: «Вот так и валялись / тело на теле».

Маяковский прервал земное существование из-за неразделенной любви, теперь он вернулся, но любимой больше нет. Куда ему деваться? На какое небо? К какой звезде? Ответа нет. Все погибнет, говорит он, ибо «тот, / кто жизнью движет, / последний луч / над тьмой планет / из солнц последних выжжет». Сам же он стоит, «огнем обвит, / на несгорающем костре / немыслимой любви» — вариация финальных строк первой части «Облака в штанах»: «Крик последний, — / хоть ты / о том, что горю, в столетия выстони!»

Экзистенциальная тематика, пронизывающая с самого начала творчество Маяковского, в поэме «Человек» достигает кульминации: одинокое «я», борющееся с врагом поэзии и любви, имя которому легион: необходимость, мещанство, тривиальность быта — «мой неодолимый враг», Повелитель Всего.