– Насорили! – в тон ему ответил Хуршед, тоже хватая за воротник мертвого немца.

Я отвел Дитриха за кустики и предельно вежливо попросил снять забрызганный блевотиной маскхалат, а также новенький, чистенький китель под ним. Шульц, вероятно, что-то почувствовал и начал бессвязно лепетать про старуху мать и отца-инвалида. Но мне на его родителей, отправивших сынишку завоевывать чужую страну, было начхать – пусть хоть все глаза выплачут, твари, поминая сгинувшего в русских лесах отпрыска. Когда изрядно побледневший Дитрих исполнил мою просьбу, я четко, как отрабатывал на сотне тренировок, ударил сопляка ножом под ребра, одновременно пробивая легкое и сердце. На губах лейтенантика вспух розовый пузырь, и фриц, захрипев, рухнул на землю. При этом я не испытал ничего, кроме удовлетворения от мастерски проведенного удара, – мне совершенно не было жаль этого молокососа. Ведь точно такой же белобрысый молодой парень, лет двадцати пяти от роду, примерный сын уважаемых родителей, отличный офицер и надежный товарищ, обер-лейтенант Хельмут Робски, два месяца назад отдал приказ своим танкистам давить гусеницами раненых советских детей. И его подчиненные – тоже сплошь молодые ребята, тоже наверняка белобрысые, с энтузиазмом выполнили распоряжение любимого командира. Скорее всего – не испытывая к детишкам особой ненависти. Просто хорошо выполнили трудную работу…

Привычно вытерев клинок об мокрую от пота майку «герра официра», я убрал нож и поднял трофейный китель, прикидывая, подойдет ли он мне по размеру. И только сейчас увидел, что Валуев стоит рядом и смотрит на меня крайне задумчивым взглядом.

– А ты, пионер, оказывается, головорез еще тот! – резюмировал наблюдения Петя.

– По-настоящему я – живопыра! – ответил я фразой персонажа Джигарханяна из известного фильма.

– Антон Иванович удар ставил? – уточнил сержант.

– Он самый! – кивнул я. Главному тренеру ШОН по ножевому бою Валуев передавал привет два месяца назад, когда провожал меня с фронта в Москву. – Тебя он тоже вспоминал, называл «рыжим медведем».

Валуев хмыкнул и принялся снимать униформу с тела мехвода.

Через пять минут мы переоделись и погрузились в отжатый бронетранспортер. Петр надел обмундирование мехвода, только пилотку другую взял (хозяйская оказалась заляпана мозгами), а я упаковался в форму лейтенанта. Тот тоже был худеньким, так что я хорошо вписался.

– По местам! – скомандовал наш командир и полез в тесную кабину, к рулю.

Я сел рядом с ним, а Хуршед с Хосебом забрались в кузов. Они даже не пробовали примерять форму – с такой колоритной внешностью, как у них, трудно изображать арийцев.

– Форвертс! – скомандовал я.

– Яволь, – проворчал Валуев.

Глава 2

Мотор зарычал, и «Ганомаг» тронулся. Торопливо залязгали «гусянки», словно спеша обогнать передние колеса. Это, конечно, удобно – рулить баранкой, не связываясь с рычагами и фрикционами, но я уже по опыту знал, что повернуть броневик на гусеничном ходу, как обычный колесный грузовик, очень непросто. Вертишь руль вправо или влево, а гусеницы по-прежнему несут прямо вперед… Но у Петра все получилось – «Ганомаг» проходил повороты, не съезжая с дороги и не цепляя подлесок.

– Давай наверх, к пулемету! – сказал Петр. – Отсюда ни хрена не видно!

Я встал ногами на сиденье и, быстро проверив хорошо знакомый «МГ-34», оперся локтями на край борта.

Долго ли, коротко ли мы ехали, а впереди обозначилась развилка. Причем та дорога, что уходила левее, была шире и прямее.