Часа в два ночи Мануэль нарушил молчание:

– Пускай конь отдохнет, а мы выпьем чего-нибудь горячего.

В фургоне он взглянул на ее белое лицо, озаряемое лампой, обнял и прошептал:

– Аннабелла!

Она прильнула к нему. В этих объятиях не было страсти. Они даже не поцеловались. Брачная ночь была безнадежно отравлена. Легонько оттолкнув ее от себя, он сказал:

– Я не буду разжигать печь, это займет слишком много времени. Лучше разведу костер.

– Где мы, Мануэль?

– Толком не знаю. Мне незнакома эта дорога. На перекрестке с указателем на Билдершоу я свернул на север, потому что этот путь ведет к Бишоп Окленду. Наверное, мы на полпути между Мидриджем и Мордоном. Вокруг есть и деревни, и городки, но нам нельзя в них появляться.

Он вышел. Она присела на кровать в глубине фургона. Кровать была просторная, на ней вполне могли уместиться двое, но в пути она служила ложем только ей. Сейчас ей было не до сна. Она зажала ладони в коленях. Раньше она никогда не принимала такой незамысловатой позы, однако никогда прежде не испытывала и такого страха, как теперь. В прошлом ей приходилось бояться, но только за саму себя; сейчас же ей было так страшно за Мануэля, что она с трудом сдерживала тошноту. Что произойдет, если эта женщина пошлет им вдогонку полицию? Собственная участь ее в данный момент не беспокоила, ее тревожило, как перенесет арест Мануэль. Недаром он говорил, что провел всю жизнь на воле и не вынесет заключения на протяжении недель и месяцев, тем более лет. О Господи!

Поднявшись в фургон с котелком горячего чая, Мануэль застал ее раскачивающейся взад-вперед. Поспешно поставив котелок на стол, он присел с ней рядом, обнял, заставил положить голову ему на плечо и проговорил:

– Все хорошо, все хорошо! Все уладится. Лучше послушай, что я надумал. – Он приподнял ее подбородок и увидел на щеках слезы. – Это так, на всякий случай. Вдруг эта женщина приведет свою угрозу в исполнение? Возьми-ка мой пояс. – Он встал, расстегнул куртку, вытащил рубаху из штанов и снял свой фланелевый пояс.

Она, зажав рукой рот, смотрела на голый живот мужа, выполнявшего сугубо интимную, с ее точки зрения, операцию.

– Нет-нет, Мануэль! – еле слышно запротестовала она.

На это он хрипло ответил:

– Придется. Встань, подними платье и нижнюю юбку.

Она уставилась на него и покачала головой, не в силах подчиниться. Потом опомнилась и подняла подол платья, а вместе с ним одну из двух нижних юбок, открыв его взгляду ношеную шелковую юбочку, из-под которой выглядывали штанишки и с оборками.

Мануэль опустился на колени, стараясь глядеть только на свой пояс, однако не мог отвлечься от открывшегося ему зрелища. В висках у него застучало, живот свело судорогой, ладони взмокли. Перед ним была его венчанная супруга, которой он имел право обладать. Святотатством тут и не пахло. Но что будет, если она с первого же раза забеременеет, а потом надолго останется одна? Какой тюремный срок он получит за содеянное? Месяц, шесть месяцев? Нет, скорее, целый год. Не поднимая глаз, он сказал:

– Видишь эти кармашки? В них в общей сложности двадцать семь соверенов. Где бы ты ни оказалась, не снимай пояса, даже на ночь, только чтобы помыться, но и тогда держи его под рукой. А вот сюда, – он показал на внутренний карман, – я положил наше брачное свидетельство. Это самое надежное местечко.

– Но… – Она поспешно опустила нижнюю юбку, но он по-прежнему держал поднятым ее подол. – Неужели ты думаешь, что тебя могут…

– Нет-нет! – Он посмотрел ей в глаза. – Просто лучше перестраховаться. Еще я подумал… – Он не стал объяснять, что на эту мысль его навел стук копыт лошади, недавно галопом промчавшейся мимо.