Как было бы хорошо, думает Рита, если бы эта любовь досталась Тедди и Гере.

Но Джинни не встает с большой кровати с балдахином. Узоры старого дерева, из которого она сделана, напоминают колодки, стоящие в Хоксвелле, ближайшей деревеньке. С карниза свисает клочок паутины. Джинни даже не смотрит в окно, где за густой завесой из плюща покачивается летний лес, – говорит, глазам больно от света. Рита открывает окна, но оставляет темно-красные занавески задернутыми, и они раздуваются от ветра, как огромные легкие.

Виной всему известие о телефонных звонках. Рита в этом уверена. Мигрень началась в их первый вечер здесь, вскоре после того, как Мардж заявилась в дом с отвратительно огромными сапогами и упомянула, что какой-то мужчина звонил трижды. Кто еще это мог быть, если не Дон?

С самого начала ее работы у Харрингтонов Дон Армстронг крутился где-то рядом. Поначалу он казался просто старым другом семьи, дерзким болтуном, который заявлялся в дом во всем блеске своего обаяния. Но потом Дон начал бросать на нее взгляды, вызывавшие у нее странную неловкость. Она видела его во снах и просыпалась в комке из простыней, обливаясь пóтом и отвращением к себе. Рита начала замечать, что он частенько звонит в будни, когда дети в школе, а Уолтер на работе, и просит к телефону Джинни. И та, прижимая трубку к уху, разговаривает с ним вполголоса какими-то интимными интонациями и поглаживает беременный живот маленькими круговыми движениями.

После того как умерла малышка, а Джинни стала, как говорил Уолтер, «сама не своя», все изменилось: в гости теперь вообще никто не приходил. В магазине люди отводили взгляд, прокашливались и даже отходили от Риты подальше, как будто на ней тоже осталось пятно, такое жуткое, что все боялись об нее запачкаться. Она невольно задумалась о том, что, возможно, мертвые оставляют после себя дыры, обратно пропорциональные тому, сколько им довелось прожить.

И только в последние месяцы – после того как Джинни вернулась из лечебницы, а ударные дозы таблеток начали как следует действовать, – Дон снова начал появляться. Исключительно тогда, когда Уолтер был на работе, а дети в школе. Едва заслышав рычание его серебристого спортивного автомобиля, Рита спешила уйти куда-нибудь по делам. Когда она возвращалась, Дона в доме уже не было, хотя в воздухе еще витал запах его одеколона – резкий, с перечными нотками. А Джинни, только что вышедшая из ванной, расслабленно сидела, завернутая в белое полотенце, и пар поднимался над ее бледной кожей, как желание.

Рита очень старалась не думать о том, чем занимались эти двое. (Чтобы отвлечься, она представляла королеву. Или пожелтевшие ногти на ногах Нэн, которые Рита помогала подпиливать.) Но потом в голове все же мелькала какая-нибудь непристойная картинка: палец, скользящий по внутренней стороне бедра; сочный изгиб ягодицы. Все это сбивало ее с толку. Рита словно сама запачкалась, стала соучастницей преступления. Она этого не одобряла. Матери должны быть идеальными! Но все же у нее невольно теплело на душе, когда она видела, что Джинни снова счастлива и похожа на прежнюю себя.

Если бы только внимание Уолтера действовало на нее подобным образом. Он ведь пытался. Дарил Джинни букеты гвоздик, которые она оставляла в вазах. Кулинарные книги, которые она ни разу не открывала. Новую щетку для ковров. На это было больно смотреть: Джинни натянуто благодарила, Уолтер растерянно признавал поражение. Рита подслушала достаточно ссор, чтобы понять, что он отказывается давать Джинни развод, упрямо рассматривая их «отчужденность» как временное безумие, которое можно вылечить. Уолтер редко упоминал о малышке – «эта штука», так он сказал однажды – и постоянно угрожал, что оставит детей себе.