– Мы сбежали из грязного города до конца лета, – бодро заявляет она, хотя любит Лондон в августе, его беспокойную атмосферу и жару, пропитанную жирным запахом хот-догов. – Пока дом ремонтируют.

Джинни бросает ей благодарную улыбку.

– Но ты ведь всегда ненавидела Фокскот, мама, – возражает Гера.

Тедди, доверчивый, воспринимающий все буквально, ничего не понимает. Гера же, наоборот, понимает слишком много и беспрерывно подвергает сомнению то, что говорят родители. Она видела, как они недавно ругались в фойе: Уолтер обхватил Джинни за плечи, будто пытаясь вложить в нее толику благоразумия, а та отворачивалась от него, отказываясь смотреть ему в глаза. У Геры сейчас такое выражение лица, что она напоминает Рите ковшик с молоком, которое вот-вот выкипит.

– Вовсе нет, – тихо врет Джинни.

Рита закусывает щеку изнутри и чувствует себя неловко. Она знает, что у Джинни не было выбора. Ей пришлось поехать сюда, иначе у нее бы забрали детей. Рита была в шоке, когда Джинни призналась ей, что доступа к семейным средствам у нее тоже нет, кроме тех, которые выделены на ведение хозяйства;

что у привилегированной замужней женщины меньше свободы, чем у работающей на нее няни.

– Но… – начинает Гера, довольная тем, что впервые за долгое время полностью завладела вниманием матери.

– Ну, хватит, – перебивает Джинни. – Не сегодня, ладно, милая? И перестань есть конфеты. Испортишь аппетит перед полдником.

Гера хлопает дверью машины. Рита смотрит ей вслед, пока та топает к дому на рябых пухлых ногах. Если Джинни вдвое уменьшилась с тех пор, как умерла малышка, Гера, наоборот, стала вдвое больше. Рита находит обертки от конфет повсюду: в карманах Геры, под подушкой. За прошлый месяц она дважды попалась на краже из школьного киоска.

В ночь, когда Джинни потеряла ребенка, что-то сломалось в душе Геры. Рита много раз пыталась поговорить с ней об этом, но та мгновенно замыкается, как моллюск в раковине. Ясно только одно: прошлогодние события не прошли для нее бесследно, тенью залегли на дне бледных глаз. И теперь Рита должна сдерживать ее вспышки гнева и ограждать их с Тедди от громогласных ссор родителей, сотрясающих дом до основания. (Рите часто кажется, что толку от нее – как от зонтика в девятибалльный шторм.)

– Хорошее начало, – вздыхает Джинни.

– Не волнуйтесь. Она скоро отойдет. – Почему-то Рита искренне верит в Геру. Эта вспыльчивая девочка трогает ее до глубины души. – Я возьму часть чемоданов и помогу ей устроиться.

Она выбирается с пассажирского сиденья, разминая затекшие длинные ноги, и обходит машину, понимая, что волнуют ее вовсе не чемоданы. Багажник открывается с приятным стуком, и Рита выдыхает – сама не заметила, когда успела задержать дыхание.

– Ну что, уцелел ваш драгоценный груз? – спрашивает Джинни из машины.

– Да! – с улыбкой отвечает Рита. Ее природный оптимизм возвращается. – Цел и невредим.

– Я же говорила, между чемоданами ему ничего не грозит, Рита.

Террариум Риты – стеклянная теплица кукольных размеров – это единственная вещь, которая ей по-настоящему дорога. И единственная из ее вещей, не приносящая практической пользы. В ночь пожара, выпроводив Джинни и детей на улицу по темной задымленной лестнице, она попыталась вернуться за террариумом, но жар пламени помешал ей пройти. Рита забрала его в тот день, когда ходила за вещами малышки. Она словно воссоединилась со старым другом, безмолвным, но дорогим товарищем. Ставший домом для идеального замшелого камешка и нескольких растений, в том числе курчавого папоротника по имени Этель и еще одного, который она вырастила из крошечной черной споры (его зовут Дот), этот террариум остается единственной константой, соединяющей ее нынешнюю странную жизнь с Прежней Жизнью.