Не успел Тима сделать по направлению к нам и двух шагов, как явно относящийся к числу неподготовленных Фик-лин отпрянул от меня и в испуге попытался отгородиться от Прокопчика стулом. Но тот легко дотянулся до него, ухватил за ворот дорогостоящего пиджака и, как нашкодившего мальчишку, повел к двери. Фиклин не сопротивлялся. Мгновенно утратив боевой пыл и растеряв агрессию, он теперь только жалобно канючил:

— Ну дайте пленочку, неужели жалко? Что за идиотские принципы? Она же вам ни к чему! Подумаешь, пункт какой-то... Я ведь заплатил... И еще могу заплатить... Скажите, сколько! Тысячу баксов! Полторы!..

— Договор дороже денег, — гордо отрезал я.

Тима же вывел клиента в прихожую, распахнул входную дверь и, прежде чем придать ему необходимое ускорение, дружелюбно поделился с ним житейской мудростью:

— З-з-за женой надо н-не следить, а ух-х-хаживать!

Наконец, как ни оттягивал я этот момент, оправдывая себя текучкой, навалившимися делами, он настал. Посетителей не было, телефон молчал. Пришло время исполнять долг старого друга. Ведь зачем-то именно мне спозаранку позвонил рыдающий Котик, а потом в самые тяжкие для себя минуты, прямо из милиции, где провел большую часть ночи, явился опять же ко мне.

Что в таких случаях требуется? Надо срочно найти какие-то слова поддержки, утешения. С тоской я думал о том, как половчей приступить к этому деликатному делу. Да, психотерапевт из меня всегда был, как из говна пуля. Ну, что я могу ему сказать, чем утешить? Может, он ждет от меня мнения профессионала? Но вряд ли его успокоит, если, опираясь на свой действительно немалый опыт, я начну ему объяснять, что шансов на поимку маньяка, убившего Женьку, крайне мало. Что маньяк — это прежде всего отсутствие каких-либо причинно-следственных связей, любых привязок преступника к месту, времени, другим людям и событиям, вообще к чему-то, кроме больного сознания оказавшегося на пути его жены нелюдя. Неведомо откуда возникшего и неведомо куда канувшего. Нет уж, дудки, пускай ему это Харин, или кто там еще, объясняет.

Хода нет — ходи с бубей. Так и не придумав ничего дельного, я тяжко вздохнул и брякнул прямолинейно, по-солдатски:

— Все, Котик, дела на сегодня закончены, вставай, пошли ко мне наверх, выпьем за Женьку, тебе это сейчас полезно, а там, если хочешь, оставайся пока у меня, и будем...

Бравурный этот треп застрял в моем горле, потому что Шурпин, словно только что очнувшись от летаргии, поднял на меня воспаленные глаза, и в них я увидел нечто, что мгновенно заставило меня позабыть о роли душевного лекаря. В глазах Котика было страдание, но было в них и еще что-то, какая-то совсем не присущая ему в обычной жизни твердость. Если не сказать — жесткость.

— Ты, наверное, не понял, Стас, — проговорил он медленно, вязко растягивая слова. — Мне твои сопли ни к чему. Я к тебе не за утешением пришел.

— А за чем? — довольно глупо спросил я.

Шурпин помолчал немного, уставившись хмурым сосредоточенным взглядом куда-то мне в переносицу, словно в последний раз что-то взвешивал, прикидывал, и сообщил ровным голосом:

— Я хочу тебя нанять. Официально.

— Нанять? — не понял я.