Рука ее была гладкой, будто высеченной из мрамора, — ни складочки, ни морщинки, кроме трех, как помнила Машка, основных. Причем все три линии были глубоко прорезаны в коже и уходили на тыльную сторону.

Ни один уважающий себя хиромант не согласился бы предсказывать будущее по такой руке.

— Говорят, — успокоила ее Тото, — такое случается; например, после сильного ожога.

— Что за чертовщина?! — выдохнула подруга, — Слушай, а ты-то сама обращала на это внимание?

— А как же, даже к хироманту ходила как-то — и попрошу без пошлых комментариев.

— И что он сказал? — не приняла Маша предложенной игры, а очень серьезно.

Парень за соседним столиком настолько сильно отклонился назад, что чуть не сверзился с сиденья — так ему нужно было знать, что именно сказал предсказатель.

— Да что сказал? — пожала плечами Тото. — Сказал, что надо мной не властны три вещи — время, судьба и рок.

— А судьба и рок — это разве не одно и то же? — изумилась Машка.

— Выходит, что нет.

— Почему ты мне об этом никогда не рассказывала?

— В голову не приходило. Да и разве это имеет хоть какое-то значение?

— Тань! — Машка заглянула ей в глаза. — Ты один день нормально, по-человечески прожить можешь?

— Да нормально все, что ты дергаешься?

— Нет, — настаивала та. — Я тебя просто спрашиваю: а слабо один день в жизни встать в восемь утра, опоздать на работу, переругаться в троллейбусе с кем-нибудь, нахамить начальству, одолжить двадцатку до получки и в одиннадцать вечера плюхнуться на диван перед телевизором?

Татьяна посмотрела на нее странным взглядом — Машке пригрезилось, что глаза у подруги сделаны из драгоценных камешков и вставлены в глазные впадины, так холоден и безразличен оказался этот взгляд; и спросила равнодушно:

— А зачем?

* * *

— Ты где был? — спросил Сахалтуев, когда тощая фигура стажера нарисовалась в дверях.

Капитан сегодня пребывал в скверном расположении духа. С самого утра он один оставался на хозяйстве, потому все шишки валились на его многострадальную голову. Началось с того, что загорелся электрочайник. Что заклинило в его, чайника, умных мозгах, одному Богу ведомо, но он внезапно издал странный звук, похожий на треск плотной рвущейся материи, затем побормотал что-то невразумительное и завершил выступление прелестным фейерверком из рассыпавшихся по кабинету искорок. Запахло паленой проводкой, что-то задымилось, и бравый капитан принялся тушить «возгорание».

Так, в одночасье, он остался и без чайника, и без вожделенной чашечки кофе. И долго еще бормотал что-то невразумительное себе под нос, вспоминая, как с самого начала был категорически против приобретения в складчину этого чуда враждебной техники и как упорно, хотя и тщетно отстаивал права кипятильника. Вот кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы кипятильники самовозгорались и ломались? Нет!

Но никого не нашлось в округе, чтобы поддержать, несомненно, увлекательную дискуссию о кипятильниках. Зато ему долго мотала истрепанные нервы гражданка Лискина, та самая, ограбленная близкими родственниками своего мужа. С мужем она снова поссорилась и потому снова хотела подать заявление, но не так, чтобы на самом деле, а понарошку — припугнуть непутевого супруга и его семейку. Беседа длилась чуть больше часа, и к ее концу Юрка и сам бы не только оную гражданку ограбил, но еще и задушил не без удовольствия.

Затем, в пандан к предыдущему визиту, позвонила бывшая жена Барчука, которой, вынь да положь, зачем-то понадобился Николай.