Тогда она смыла легкий макияж; затем коричневым карандашом для бровей нанесла несколько легких штрихов под глазами и аккуратно их растушевала; розовым карандашом для губ едва-едва прошлась по краю нижнего века. И облегченно вздохнула, увидев, что теперь на нее из зеркала смотрит уставшая, загнанная женщина с воспаленными глазами.
— Гадость какая! — заметила она своему отражению — То, что доктор прописал.
Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета — и, в принципе, осталась собой довольна.
Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.
— Господи! — воскликнула та. — Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?
— Я иду на ответственное свидание, — пояснила Тото. — Ваша реакция меня радует.
— Деточка, — осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. — Ты выглядишь больной и не слишком…
— Нормальной?
— Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?
— Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, — ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.
— И ты напялила это старье? — ужаснулась Липа.
— Блестящая провокация! — восхитилась Капа.
— И диктофон в сумочке, — подвела итог Тото.
— Это неприлично, — заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.
— Сейчас век информационных технологий, — напомнила ей сестра. — Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.
— Хорошо, детка, — поцеловала ее Олимпиада. — Удачной тебе охоты. А мы с тобой, Капочка, пойдем спорить. Все равно нечем заняться, не умирать же от любопытства.
* * *
Обнаружив в кафе даму преклонных лет, не меньше шестидесяти, одетую довольно дорого, которая преувеличенно внимательно читала стихотворный сборничек, Тото решила, что не ошибется, если предположит, что это и есть Трояновская.
— Добрый день, — остановилась она у столика. — Это вы, наверное, Наталья Николаевна?
— Да, я, — царственно кивнула дама. — А вы, верно, и есть та самая Танечка? Тогда, присаживайтесь.
И смерила ее холодным, оценивающим взглядом, который один сказал несчастной женщине все про ее внешний вид и манеру одеваться.
Татьяна поспешно изобразила на лице вину за то, что она Танечка, и тем более та самая. И приложила все усилия, чтобы выглядеть как маленькая, подавленная величием дамы, затурканная женщина неопределенного возраста.
У нее была только одна проблема: кафе «Вечерний Киев», в котором Наталья Николаевна назначила свидание не терпящим возражений тоном, считалось лучшим из заведений, где подавали собственное мороженое. Многочисленные завсегдатаи боготворили тамошних умельцев за уникальные лакомства, делавшиеся тут же, на месте, и только из натуральных продуктов. От Музейного до Пассажа, где находился «Вечерний Киев», — минут пятнадцать ходу; и наша героиня со дня открытия кафе входила в число завсегдатаев. Она любила здесь бывать; и здесь любили, когда она приходила. |