— А под сценой, — подхватила Тото, — росли круглые кусты с широкими листьями и сиреневыми цветами. У них бутоны были похожи на пухлые пальчики, и непослушные дети все время хлопали этими бутонами. Они лопались, как воздушные шарики, — бум-м!

Старушка поглядела на нее с нежностью:

— Как приятно, что вы это помните. Знаете, так страшно иногда бывает — больше нет знакомых лиц, не с кем словом перемолвиться. Прежде мы раскланивались с каждым вторым гуляющим, а теперь на меня посмотрели бы как на безумную — нынче не принято раскланиваться на улице с людьми, которых знаешь только в лицо. Боюсь, нынешнее поколение так угнетено суетой и высокими темпами жизни, что и не запоминает никаких лиц, если это не вызвано необходимостью. Хотя я никогда бы не сказала, что вам достаточно лет, чтобы помнить старую эстраду.

— Я помню даже сражения за плотную оберточную бумагу в кулинарии «семь-девять». Ее стелили на лавки. Самые состоятельные, элита летних концертов, владели пачкой белой или светло-желтой бумаги. Ну а мелкой сошке доставалась темно-серая, мышастая…

— У меня была знакомая продавщица, — важно сказала дама. — Она всегда оставляла мне светлую, цвета топленого молока… Мне вас сама судьба послала — а я как раз иду и думаю: даже поговорить не с кем, иных уж нет, а те — далече. Помните, в первом ряду на концертах Рахлина всегда сидела сестра Милицы Корриус?

Спустя какое-то время они медленно прогуливались по центральной аллее. Старушка держала Тото под руку и рассказывала о своей нелегкой жизни и запутанной судьбе.

— …и я не уехала. Знаете, так и не решилась. Думала, он — молодой офицер, блестящий, разница в возрасте почти… ах, не будем уточнять! Испугалась. И всю жизнь корила себя: нашла, чего бояться. Я ведь после и войну пережила, и в лагере побывала, и назад вернулась — в крошечную комнатенку в коммуналке, в особнячке на Екатерининской. Знаете, тот, что возле бывшего дома графа Уварова? — Татьяна молча кивнула. — И жизнь моя на пенсию в двадцать семь тогдашних рублей в этом узком гробике окнами во двор тоже была очень страшной. Единственное, что держало меня на этом свете, — это память о мальчике, который осветил весь мой путь особенным светом. Любовь, любовь, деточка. Надо было дожить до девяноста лет и высохнуть, как старому грибу, чтобы понять, что действительно страшно — потерять то настоящее, что вдруг, расщедрившись, дает судьба.

— А как его звали?

— Трояновский. Андрей Трояновский.

— Анна Васильевна, а можно вас спросить: вы верите в совпадения? — изменившимся голосом спросила Татьяна.

— Странный вопрос, — откликнулась Анна Васильевна. — Верю — не верю… Жизнь состоит из сплошных совпадений, голубушка, и они случаются независимо от того, признаете вы это или нет.

* * *

Все, кто знал Андрея Трояновского и Мишку Касатонова, непременно удивлялись их странной дружбе. Слишком уж разными и непохожими были двое молодых людей, слишком различными казались их семьи, традиции, воспитание, привычки и предпочтения. Пожалуй, единственное, что их объединяло — это пережитый обоими в тринадцать лет горький период развода родителей. Но и тут ситуации развивались по-разному.

Отец Андрея — интеллигентный человек из весьма состоятельной семьи дипломатов, и сам много лет проработавший за рубежом, женился по молодости лет и глупости, ужасно расстроив этим необдуманным поступком своих родителей. Они восстали против молодой невестки — и были, в принципе, правы, — но, как водится, перегнули палку, слишком явно демонстрируя свою неприязнь.