Тогда она дотронулась до голубого стебля – и от ее прикосновения стебель призрачной розы треснул и раскололся, голубая роза упала на землю и с нежным, мелодичным звоном рассыпалась на миллион крошечных осколков.

И только теперь Маша поняла, что сад, в котором она оказалась, сделан из стекла. Из полупрозрачного стекла цвета выцветшего весеннего неба. Тревожного, нежного, прозрачного неба, каким оно бывает в середине марта.

Стеклянная вода лилась из стеклянных фонтанов, наполняя стеклянные бассейны, стеклянные птицы сидели на стеклянных ветвях среди стеклянной листвы, стеклянные статуи античных богов и героев прятались в глубине аллей и, казалось, шептались о чем-то на давно забытом языке.

Удивленная и растерянная, Маша взглянула на свои руки… и с изумлением увидела, что они тоже сотканы из того же прозрачного голубого стекла, что и все в этом саду. Сквозь голубоватую прозрачную кожу просвечивали, едва заметно пульсируя, голубые вены, как в первый морозный день вода засыпающей реки просвечивает сквозь первый, хрупкий, еще незамутненный лед.

И тут она услышала нежный, волшебный и печальный звон. Удивительную, космическую музыку.

Она оглянулась в ту сторону, откуда доносился этот звон, – и увидела, что бледно-голубые цветы на стеклянной клумбе рассыпаются, раскалываются на миллионы голубых искрящихся осколков вслед за той первой розой, которую она погубила своим неосторожным прикосновением.

А следом за цветами начали опадать листья со стеклянных деревьев, а затем и ветки, и крупные сучья. Вот и статуи начали раскалываться на части. Стеклянная богиня лишилась рук, на мгновение превратившись в подобие Венеры Милосской, – но тут же вся она рассыпалась, превратившись в груду сверкающих обломков…

Сад разрушался, рассыпался на ее глазах, и этот распад сопровождался неземной музыкой.

И Маша с ужасом поняла, что еще немного, еще несколько минут – и ее тоже затронет эта нежная музыка разрушения, музыка распада, она тоже расколется на мириады осколков. Вот она уже увидела, как по полупрозрачной коже побежала сетка тонких трещин… еще несколько секунд – и ее не станет, она, вместе со своими мечтами и надеждами, превратится в груду битого стекла…

И тут Маша очнулась.

Она сидела в том же самом кафе, где застал ее короткий и странный обморок. Перед ней стояла почти нетронутая чашка кофе. А за соседним столиком, который прежде был пуст, сидели двое – женщина лет тридцати, довольно привлекательная, можно даже сказать, красивая вульгарной, бьющей в глаза, ненатуральной красотой, и мужчина чуть постарше, с мрачным и недовольным лицом.

Они разговаривали вполголоса, явно ссорились тихими злыми голосами, женщина, кажется, оправдывалась, мужчина в чем-то ее обвинял, чего-то от нее требовал. С каждым словом накал ссоры нарастал, голоса становились громче, словно кто-то поворачивал ручку невидимого динамика.

Теперь Маша могла разобрать слова.

– Как ты можешь! – говорила женщина звенящим, напряженным, фальшивым, но в то же время полным подлинной страсти голосом, в котором уже слышались подступающие слезы. – Неужели ты способен втоптать в грязь мои мечты? Неужели ты способен грязными сапогами растоптать все мои надежды…

– Усохни! – оборвал ее мужчина. – Прекрати нести эту чушь! Где ты ее набралась? Где наслушалась?

– Я для тебя ничто! – воскликнула женщина. – Я для тебя пустое место! А я, между прочим, человек, у меня есть порывы, искания… у меня есть внутренний мир…

Маша будто воочию услышала ненатуральные голоса актеров из очередного бесконечного сериала, которые смотрит вечерами свекровь. Еще громкость включает на максимум, говорит, слышит плохо.

Ага, если ей что надо, тут же услышит, хоть шепотом разговаривай.