Лицо защищавшегося при этом даже не раскраснелось, более того — выражало откровенное удовольствие.

— Раз вам так хочется, готов обучить вас своей солдафонской науке! — повысил он голос. — Что, содомиты паршивые, боитесь подступиться? Ну что же вы? Шпага — не алебарда, это не так уж страшно… Ну, вперед!

Содомиты!

Слово, произнесенное студентом, разом все объяснило Григорию.

Не раз доводилось ему слышать, что при университетах Европы нонче возникают компании юношей, несколько, скажем, излишне увлеченных просветительскими идеями. Конечно, в этом заключается определенная опасность — содомский грех осуждается не одной только Церковью… однако в крупных городах у них всегда находятся влиятельные покровители — тайна объединяет и связывает верной порукой, говорят, они образуют потаенные общества, которых иной раз опасаются даже власти…

Григорий сам не понял, как оказался не за столом, а на улице — и со шпагой в руке.

— Господа! Впятером на одного — нечестно, вы так точно потеряете право называться мужчинами…

Одинокий вояка бросил лишь один взгляд на человека, неожиданно вставшего рядом с ним. У «солдафона» было хорошее лицо — с правильными, крупными чертами, украшенное пушистыми, ржаного цвета усами, и неожиданно по-детски светло-голубыми глазами.

Студенты не ожидали вмешательства и дрогнули, чем усатый и не замедлил воспользоваться. Одного он пресильно треснул шпагой прямо по предплечью возле гарды. Противник был без обычных для поединка длинных — в локоть — перчаток из толстой кожи, а потому, истошно завопив, выронил короткую шпагу с замысловатым украшенным эфесом, и, затряся рукой, отскочил в сторону. Другого «солдафон» — как бы продолжением того же изогнутого удара — угостил плашмя по широкополой шляпе с пижонскими цветными перьями. Тот закачался и рухнул на задницу, нелепо уставившись в глубину улицы. «Были бы мозги — наверняка получил бы сотрясение мозга», — глядя на осоловевшего студента, вспомнил старую шутку Григорий.

Тут-то противники и показали спины — хотя в данном случае, скорее, зады. И Григорий удержаться не сумел. Поступил, признаемся, неблагородно. Проводил одного из замешкавшихся студентов, легонько ткнув острием шпаги в то место, которое служило самым ярким выражением его свободомыслия. Вновь раздался отчаянный вопль, и вся компания резво припустила прочь, провожаемая дружным хохотом русского и немца.

Только тогда усатый повернулся к неожиданному союзнику:

— Спасибо. Я бы и сам справился, но всегда приятно, когда кто-то встает с тобой плечом к плечу…

— Я вообще-то прибыл с миротворческой миссией… Честно, думал вас с ними разнять. Но соблазн оказался слишком велик.

— Господи, кого только не носит земля германская! Стыдно за родину, право слово. А ведь их становится все больше и больше, вон, даже в университете завелись, выживают постепенно честных христиан…

— Не переживайте, добрый господин. — Григорий приятельски хлопнул «солдафона» по плечу и уверенно сказал: — Это всё наносное. Неприятные, но временные плоды свобод и просвещения. Вскоре они исчезнут сами собой.

— Хотелось бы верить, — вздохнул немец.

— А как иначе! Влечение мужчины к мужчине есть всего лишь порождение ущербного разума, противоречащее законам Бога и природы — ведь родить друг от друга они не смогут, а значит — обречены на вымирание!

— Золотые слова, — вынужден был признать рыжеволосый.