Михаил Булгаков. Стенка на стенку
В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию. Рабкор
Часть I. НА ВЫГОНЕ
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич: — Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай! Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом: — Стой, братцы! Не все собрамшись. Некоторые у обедни. — Правильно! — согласилось боевое население. В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон. — Ура, ура! Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова: — Стой! Отставить... Стихло. И Зоб произнес вступительное слово: — Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом! — Урра! — разнесся богатырский клич. И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга. — Не выдавай, Прокудин! — выла левая шеренга. — Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!! — Бей! Эй, эй! — разнесли перелески. Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа — темная кровь. — Братья! — завыла правая шеренга. — Неужто поддадимся? Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие. Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова: — Сапоги вдове... Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул: — Сдаюсь! Света Божьего не вижу... И перешел в лежачее положение. За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы. И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался па месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.
Часть II. ВЫГНАЛИ
Через два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой... Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства: — Здравствуйте, товарищи. На что ему ответили гробовым молчанием. А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова: — Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне. При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло. Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое: — Тут ваше заявление есть о вступлении в партию. — Как же, как же, — ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь. — Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь. — М... м... ушибси, — ответил Талалыкин. — Как же, на притолоку налетел... М-да... Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, — запел вдруг Талалыкин тонким голосом, — я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож... — Довольно, — неприятным голосом прервал секретарь, — достаточно. Вы не попадаете под знамена! — Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин. Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь. Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из Укома. Раз и навсегда.
Комментарии. В. И. Лосев Стенка на стенку
Впервые — Гудок. 1924. 19 октября. С подписью: «Михаил Булгаков». Печатается по тексту газеты «Гудок» |
