Она помнила этот сад, хотя теперь почти ничего не видела во тьме снаружи за отблесками свечей. Каде могла бы показать отсюда, где находится роща сикомор или горка с классическими руинами, со всей тщательностью сооруженными, дабы создавать впечатление древности и заброшенности. Она рассчитывала на то, что вспомнит дворец, однако не ожидала, что впечатления: виды, ощущения, запахи — вернутся к ней с такой сокрушительной силой. Стены источали могучие облака аур древних битв, прошедшей любви, гнева и боли. Они вибрировали, выдавая эмоции и заклинания давно усопших кудесников. Где-то здесь и сама она оставила собственные отметины. И ее вовсе не прельщала перспектива внезапно вернуться в эти стены.

Здесь Каде училась своим первым чарам у Галена Дубелла. Он преподавал ей Высшую магию, неторопливо вдалбливал до боли трудные формулы, прибегал к услугам алхимии и силам астральных тел, пытаясь понять и подчинить себе власти, правящие Вселенной. Гален был превосходным учителем, его наставления охватывали буквально все — от простейшего исцеляющего заклинания вплоть до архитектоники Великих Чар, случалось, обретавших собственную жизнь. Дубелла изгнали за это, ее же отослали в монастырь монелиток, где от деревенских женщин она узнала растительные яды и Низшую магию ведьм. Позже, в меру своих сил, она научилась у матери ее чарам, однако человеческая кровь не позволяла ей овладеть умением изменять облик и другими знаниями, легко дающимися фейри. Переданные Галеном знания помогли ей выжить. Чары, подвластные роду людскому, трудные и неторопливые, но могучие, основывающиеся на числах, символах, резных камнях и прочих средствах объяснения непостижимого, укрепляли и направляли действия астральных сил, с которыми фейри лишь забавлялись.

Не надо мне было возвращаться сюда, подумала Каде. Отвага оставила ее где-то на полпути от театра Масок, и теперь нужно было самостоятельно выполнять план, разлетевшийся на мелкие осколки. Вообще-то для плана задумка была неплохая. Но теперь она ощущала могучее желание отринуть ее и несколько недель провести в труппе Бараселли. Боги леса знали, как нужна была ее помощь актерам. Одно лишь останавливало ее.

«Быть может, я и могла бы заставить себя изобразить трусость, однако терпеть не могу казаться глупой. И глупо поворачивать назад, зайдя так далеко». Но чем больше она думала, тем менее привлекательной казалась ей перспектива возвращения в Нокму или Фейр, ничего не решив и вновь оказавшись перед теми же трудностями. Она поняла, что ей было необходимо вернуться домой — во дворец, в самое сердце Иль-Рьена, — чтобы встретиться с собственным прошлым. Чтобы увидеть своего сводного брата Роланда и понять, его ли она ненавидит, или же те давние воспоминания и отца. Быть может, вернуться следовало и для того, чтобы увидеть Равенну и показать вдовствующей королеве, что получилось из нескладного подкидыша дочери фейри. «Чтобы услышать от нее одобрение? — внезапно спросила себя Каде. Ох, как я надеюсь, что нет». Она закусила губу, теребя растрепанный край занавеса. Итак, либо навсегда остаться у Бараселли, либо продолжить дело, ради которого она явилась сюда и которое следует выполнить. Перед окном прошли несколько женщин, свет играл на их атласных платьях, драгоценностях и накрахмаленных кружевных воротниках, движения идущих стесняли многочисленные нижние юбки, накладные воланы и модные рукава с буфами.

Она повернулась на шум, поднявшийся вокруг Гарина, влетевшего в дверной проем. На него тут же набросились три других актера с помощниками, все вместе они начали избавлять его от костюма и заменять одеждами Бригеллы. Каде подобрала с пола парик и шляпу и подала им, надеясь, что вместе с этими вещами не отхватят ей пальцев. Бараселли глядел через щель в заднике.

— Ужасно, — стонал он. — Совершенно ничего не выходит.

— Не ной, я сделал все, на что способен, — огрызнулся Гарин глухим голосом из-под рубашки, которую Лайом натягивал ему на голову.