Впоследствии Эстебан худо-бедно выучился изъясняться по-шведски и стал вполне сносным подрывником. А теперь, под руководством Аллана, сделался настоящим профессионалом.

В бараке литейного завода Аллану жилось неплохо. Год спустя он, благодаря Эстебану, уже более-менее сносно объяснялся на испанском. Спустя два года заговорил почти бегло. Но понадобилось целых три года, чтобы Эстебан оставил наконец попытки втемяшить Аллану свою испанскую версию всемирного социализма. Эстебан все средства перепробовал, но Аллан не поддавался. Эта сторона личности закадычного приятеля оказалась для Эстебана загадкой. Не то чтобы Аллан имел альтернативные взгляды на порядок вещей и возражал: дескать, все должно быть на самом деле совсем наоборот, — нет, у него словно вообще никаких взглядов не было. Или, может быть, в этом и были его взгляды? В конце концов Эстебану ничего не оставалось, кроме как смириться с непостижимым.

Аллан, со своей стороны, столкнулся с той же проблемой. Эстебан — хороший товарищ. А что он отравился этой окаянной политикой — так что ж тут поделать? Небось не он один.

Времена года успели сменить друг друга еще раз, прежде чем жизнь Аллана приняла новый оборот. Началось с того, что Эстебан получил известие — Примо де Ривера ушел в отставку и бежал из страны. Там явственно наметилась демократия, а то и вообще социализм, и Эстебан такого пропустить не мог.

И поэтому решил как можно скорее возвращаться домой. Литейное дело идет все хуже, поскольку сеньор Пер Альбин решил, что никакой войны больше не будет. А у дружище Аллана какие планы? Может, и он тоже поедет, за компанию?

Аллан призадумался. С одной стороны, его не привлекала никакая революция, будь то испанская или любая другая. Она приведет лишь к новой революции, только в обратную сторону. С другой стороны, Испания все же заграница, как и все другие страны, кроме Швеции, и, столько прочитав про эту самую заграницу, стоило бы разок поглядеть, что она такое на самом деле. А вдруг по дороге им еще и негр-другой попадется?

Когда Эстебан пообещал, что по пути в Испанию им уж один-то негр точно попадется, Аллан просто не мог не принять приглашение. И друзья перешли к обсуждению более практических вопросов. При этом они сразу сошлись во мнении, что владелец литейного заводика — «безмозглый осел» (они именно так выразились) не заслуживает, чтобы его брали в расчет. Поэтому было решено дождаться субботнего конверта с зарплатой, после чего удалиться не прощаясь.

Так что в воскресенье, Аллан и Эстебан встали в пять утра и на велосипеде с прицепом отправились на юг, в сторону Испании. По пути Эстебан пожелал воспользоваться случаем и остановиться возле фабрикантова дома, чтобы справить полный комплект утренних нужд в бидон с молоком, который каждое утро доставлялся к калитке фабрикантововй виллы. Главным образом по той причине, что все эти годы Эстебану пришлось терпеть обращение «обезьяна» от фабриканта и обоих его сыновей-подростков.

— Месть не лучшее дело, — провещался Аллан. — Это как политика: только начни — за одним пойдет другое, было плохо, а будет хуже, пока не сделается так, что совсем из рук вон.

Но Эстебан стоял на своем. Разве из-за того, что у человека руки немножко волосатые и он говорит на фабрикантовом языке не совсем безупречно, он сразу уже и обезьяна?

С этим Аллан согласился, и друзья пришли к справедливому компромиссу. Эстебан может пописать в бидон, но не покакать.

Так и получилось, что на литейном заводике в Хеллефорснесе вместо двух подрывников не стало ни одного. Свидетели тем же утром успели наябедничать фабриканту, что видели Аллана и Эстебана на велосипеде с прицепом и что те направлялись в Катринехольм, если не еще дальше на юг. Так что фабрикант уже был готов к предстоящей на следующей неделе острой нехватке персонала, когда сидел на террасе своей фабрикантской виллы и задумчиво потягивал молоко из стакана, любезно поданного Сигрид вместе с миндальным печеньем.