– Мсье Пало, – произнес Пьер, – смиренно прошу руки вашей дочери Сильви.

Изабель негромко вскрикнула – не от удивления, нет, она наверняка успела сообразить, зачем Пьер пришел. Возможно, это был возглас одобрения. Пьер перехватил изумленный взгляд Гийома; неужто тот лелеял какие-то мечты насчет Сильви? А вот Жиль смотрел так, будто эти слова испортили ему воскресный отдых.

Печатник тяжело вздохнул, почти не потрудившись скрыть этот вздох, и приступил к делу, то есть взялся расспрашивать Пьера.

– Ты ведь студент, – сказал он снисходительно. – Тебе ли заговаривать о женитьбе?

– Понимаю ваши опасения, – дружелюбно ответил Пьер. У него имелась цель, и ради этой цели грубостью собеседника можно было пренебречь. – Моей матери принадлежала земля в Шампани. Там несколько виноградников, они приносят хороший доход, так что мы не бедствуем. – Кому какое дело, что мать его была нищей приживалкой сельского священника, а Пьер зарабатывал на жизнь собственным умом? – Когда завершу обучение, я намереваюсь стать стряпчим, и моя супруга будет неплохо обеспечена.

Это было уже ближе к истине.

Жиль пропустил ответ мимо ушей и задал следующий вопрос:

– Какой ты веры?

– Я христианин и ищу просвещения. – Этих вопросов Пьер ожидал и позаботился подобрать нужные ответы заранее. Оставалось надеяться, что он не переусердствовал с фантазиями.

– И какого же просвещения ты ищешь?

Вопрос был с подвохом. Пьер не мог открыто назваться протестантом, поскольку никогда не участвовал в еретических собраниях. Следовало убедить Жиля, что он готов обратиться.

– Меня беспокоит вот что, – начал юноша, стараясь, чтобы в голосе звучала искренняя озабоченность. – Прежде всего месса. Нам толкуют, что на службе хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Христовы. Но хлеб и вино не похожи на плоть и кровь ни видом, ни запахом, так почему нас уверяют, что они якобы превращаются? Сдается мне, тут какая-то нелепая философия.

Эти доводы Пьер слыхал от товарищей-студиозусов, склонявшихся к протестантизму. Сам он считал откровенной глупостью препираться из-за подобных пустяков, лишенных материального воплощения.

Жиль, похоже, всецело разделял озвученные Пьером мысли, но вслух этого говорить не стал.

– А что еще?

– Священники присваивают себе церковную десятину, которую платят бедные крестьяне, и роскошествуют на эти деньги, напрочь забывая о своих обязанностях.

На такое недостойное поведение духовенства жаловались даже истовые католики.

– Тебя бросят в тюрьму за такие слова. Как ты смеешь проповедовать ересь в моем доме?

Негодование Жиля выглядело напускным, но не стало оттого менее устрашающим.

– Хватит притворяться, папа, – дерзко вмешалась Сильви. – Ему известно, кто мы.

– Ты ему разболтала? – сурово спросил Жиль и стиснул пальцы в увесистый кулак.

– Прошу вас! – воскликнул Пьер. – Сильви ничего мне не говорила. Все и так видно.

– Видно? – переспросил Жиль, багровея.

– Ну да, если присмотреться. В вашем доме много чего нет. Нет распятия над кроватью, нет фигурки Богородицы у двери, нет изображения Святого семейства над очагом. Лучший наряд вашей жены лишен жемчуга, хотя она могла бы себе это позволить. Ваша дочь ходит в неброском платье. – Пьер быстро перегнулся через стол и выхватил книгу из-под ладони Гийома. – И воскресным утром вы читаете Евангелие от Матфея во французском переводе!

Тут подал голос Гийом, впервые за весь разговор. Вид у него был испуганный.

– Ты намерен разоблачить нас?

– Нет, Гийом.