– Девочки, заберите, пожалуйста, ваши конфеты, – сказала Сонька вечером и выложила на рояль нашу покупку. – Раз уж вы решили кормить свою птицу моей едой, делайте это последовательно.

Сонька любит переносить невзгоды мужественно, и трагичность истории ее народа становилась понятна нам.

Но она сумела раздуть огонь гнева Якиманки, и Якиманка вызвала Рому на разговор.

– Мелкая, а Мелкая, – стучится Рома-Джа в антресоль, где мы с Карой затаились от бури. – Мелкая, завтра я ухожу. Ты обещала. Есть правила, я тебе говорил.

Последний пункт этих правил звучит так:

“Все вы – любите друг друга.

Пусть ваш мир остается вашим, и всем будет хорошо”.

Но ты делаешь все, Якиманка, чтобы было труднее друг друга любить.

Вот прилетело к вам чудо, а вы гоните его. Прилетело к вам чудо, равного которому вы не видели и не будет у вас, а вы не хотите его и гоните.

Кара глядит спокойно. Она все знает. А за порогом антресоли подпрыгивает Ленкина голова с двумя рысьими кисточками в волосах в разные стороны.

– Смотри, смотри! – Она машет томом “Жизни животных” Брэма. -

“Большой ворон отлично выучивается говорить и даже разумно применяет слова”!

Вот прилетит к вам чудо и скажет человеческим голосом, что все мы тут в жопе, а вы ответите на это: “Ага, птица-то ученая”.

– Сашка, мы не выгоним ее, правда же?

– Нехай, Мелкая, все само наладится.

Он любовно рыхлит землю перцу.

Но, чтобы наладилось что-то, надо, чтобы что-то сломалось. И оно сломалось – наша единственная кровать.

После пяти попаданий в клинику до коммуны дозвонилась мать малолетнего панка и пригрозила Ленке судом за растление, если она не прекратит с ее сыном встречаться.

– Психушка, – хмыкнула на это Ленка, кладя трубку, и на следующий день у них с панком было прощальное свидание в коммуне.

Когда я вошла в комнату, увидела, как Ленка водружает безногий остов

Сонькиной кровати на попа.

– Мы покатались немного, – объяснила Ленка. – Ничего, на матрасе поспит.

Кровать давно была без одной ноги и стояла на круглой здоровой гире.

Поколения до Ленки и сама Ленка с Сашкой откатывались за ночь на этой кровати от стены, а утром приставляли ее обратно. Но вот панка не выдержали оставшиеся ноги.

– Мы устроим жертвоприношение. И ворон, ворон как раз в тему! -

Глаза Ленки все более разгорались.

Мы с Карой приняли правила игры. Кровать была украшена искусственными цветами, гирляндами и Ленкиными рисунками славянских богов, у алтаря молоко, хлеб и клюквенная настойка, мы перед ним на коленях, Ленка уже – жрица богини Дзеваны, и Кара первой съела принесенную в жертву ей мойву. Мы пьем во славу Дзеваны, но

Сорокину, который тянется к настойке тоже, Ленка говорит строго:

– Не смей, это женский культ, тебя покарают боги.

Вихляясь и что-то обиженно бормоча, Сашка, как домовой, уходит курить трубку с дедом Артемием, а летние сумерки уже лезут в наше окно, пока мы пьем дальше во славу всех богов забытого пантеона.

Вкус дешевой настойки четко распадается на клюквенную кислицу и злобный спиртовой дух, а Кара сидит на верхушке алтаря, один глаз на нас, а другой – к двери, где стоит уже готовый к дороге рюкзак

Ромы-Джа.

Неужели ты тоже думаешь об этом, Кара? Неужели ты тоже думаешь?

И вот в самый разгар нашего праздника, когда в пору было вскочить и начать бить в бубны, является Сонька Мугинштейн и зажигает свет.

– Сонька, здравствуй, выпей с нами во славу Рода и всех славянских богов! – Ленка протягивает ей стакан.

Память предков, державших бои за Единого бога, искавших дорогу в желтой пустыне, мелькает тенью на твердом Сонькином лице – и тут же слетает вон.