Над пустырем плыл женский голос, удерживая ноту, от которой, наверное, мог треснуть хрусталь, затем еще выше и еще. Божественные звуки пронзали его сердце и, казалось, проникали в каждый уголок души.

Что это была за мелодия? Итальянская? Песня о потере и тоске — Терри знал это. Песня о любви, превратившейся в пыль. Звуки мелодии наполняли его сердце печатью. Словно он уже потерял ее.

— Пуччини, — вдруг отметил Леон, и Терри вздрогнул. — «Один прекрасный день». Красивая ария.

Леон поднялся, и Рэй последовал его примеру. А Терри оставался лежать, уставившись на грозовые облака над головой, ощущая капли дождя на своем лице, слушая поющий женский голос. Он был словно обездвижен неземными звуками, их красота казалась ему невыносимой.

Он никогда раньше не слышал такой восхитительной мелодии. Она перемежалась громом и молниями, и это приводило его в отчаяние, заставляло онеметь от осознания собственной глупости. Как он мог всецело отдать себя девушке, которая спокойно позволила какому-то старому рокеру положить ноги себе на колени?

Может, вообще было безумием заводить себе девушку. Встречаться, как сказала бы его мама. Может, глупо было искать в этом мире кого-то особенного, в это время, в этой новой жизни, когда все пытались быть особенными. Может, ненормально было зацикливаться на одной женщине, когда вокруг было столько женщин — все существа женского пола в Лондоне младше двадцати пяти стекались в «Вестерн уорлд». мечтая писать о музыке, разрабатывать собственную линию одежды, фотографировать или играть на бас-гитаре, как Грейс Фери. Но какой-то инородный голос терзал его изнутри, не оставлял его в покое, снова и снова заставлял с горечью осознавать, что Мисти — единственная девушка, которая ему нужна, глупо это или нет.

Но что ему о ней было известно? Он знал, что ей девятнадцать, что она пахнет сигаретами и жвачкой, ее любимый фотограф — Мэн Рэй и мужчины смотрят на нее на улице — и не только потому, что она не носила бюстгальтер.

Звуки мелодии плыли над пустырем, а Терри понимал, что, оказывается, не обязательно знать человека очень хорошо, для того чтобы любить его. Он также понимал, что никогда прежде не испытывал таких чувств, ни с девицами из танцевальных залов «Мекка» и «Локарно», ни с бывшей соседкой, ни даже с девушкой, с которой познакомился на заводе, — Салли. Салли, которая так нравилась ему и его родителям. Салли, на которой, как полагали родители. Терри в конечном счете женился бы, если бы не размечтался о другой жизни, карьере журналиста.

В отличие от девочки с завода, от Салли, Мисти не хотела знакомить его со своими родителями, говорить о своих чувствах, их совместном будущем и прочей ерунде. Ничего из того, чего он привык ожидать от особ женского пола. Мисти мечтала о другом. Терри не знал, о чем именно, а может, и она сама не знала. Девушки, с которыми он когда-то проводил время, рассуждали об обручальных кольцах и серьезных отношениях. Мисти разглагольствовала о «Женском евнухе» и удушающей тирании мужчин. Это сводило его с ума. Может, ему просто нужно быть как все? Просто трахаться со всеми подряд? Получать удовольствие! А не вести себя как какой-нибудь женатый старпер! Почему бы и нет? Вы могли переспать с любыми женщинами на свете, если того хотели! Секс вроде никого еще не убивал!

Но, слушая мелодию Пуччини, плывущую над развалами, Терри понимал, что ему нужна она, она одна, одна-единственная. Он поднялся с пола и подошел к друзьям, которые стояли у окна.

— Это ария из «Мадам Баттерфлай», — пробубнил Леон себе под нос. — Там красотка японочка влюбляется в американца — не помню, капитана военно-морского флота, что ли. А он возвращается к себе на родину и женится на другой. Но она по-прежнему любит его. И говорит, что в один прекрасный день ее любимый к ней вернется.