Через пару месяцев опять встречаю Лору. Она шла с базара с корзиной в руке. Увидев меня, поставила корзину и остановилась.

– Виктор Максимович, что же это делается! – воскликнула она. – Они все перевернули! В прокуратуре все документы подделаны. Акт экспертизы совсем другой, как будто бы никакого опьянения не было. Свидетельских показаний нет. Выходит, как будто бы мама переходила дорогу в неположенном месте, а этот мерзавец пытался затормозить, но не смог. Выдумали какой-то тормозной путь! Почему они раньше ничего о нем не писали! Переход прямо напротив нашего дома. Зачем маме нужно было переходить улицу в неположенном месте? А показания свидетеля исчезли. Я пошла к следователю милиции, который давал мне все это читать. Он долго меня не принимал, но я все-таки добилась встречи. Какой подлец!

– Вы же, – говорю, – показывали мне анализ крови. Там же ясно было написано: опьянение сильное. Это мне приснилось или была такая справка?

– Да, – говорит, а сам в глаза не смотрит, – но это результат неисправности аппарата. Повторная экспертиза показала, что он был трезвый.

– Он же был, – говорю, – настолько пьян, что сам не мог выйти из машины. Ваши милиционеры его вытащили!

– Это шок, – говорит, – он просто потерял контроль над собой.

Я чуть с ума не сошла, но все-таки сумела удержать себя в руках.

– Где же показания свидетеля, – говорю, – почему вы их не передали в прокуратуру?

– Он их забрал, – говорит, а сам в глаза не смотрит, – по советским законам, показания свидетеля не документ. Он не отвечает за них. Сначала ему так показалось, а потом он вспомнил, что все было не так. Он отвечает только за показания на допросе.

– Я пошла к свидетелю, – продолжала Лора. – Я его всю жизнь знаю, он же недалеко от нас живет. Когда я вошла к нему во двор, он сидел на крыше сарая и крыл его дранью.

– Василий Петрович, – говорю, – вы же двадцать лет маму знаете. Что с вами случилось, неужели они вас купили?

Молчит. Только молотком постукивает, а изо рта гвозди торчат. Я постояла, постояла, вижу, он не хочет говорить со мной, и пошла назад. У калитки догнала его жена:

– Лорочка! Лорочка! Прости! Приходил человек и угрожал сжечь дом.

– Что же это такое, Виктор Максимович, неужели на этого мясника управы нет?

– Милая Лора, – говорю, – к сожалению, это так. Оставь, ты себя изведешь и ничего не добьешься.

– Нет, Виктор Максимович, – сказала Лора, качая головой, – я никогда в жизни не отступлюсь. Моя мама, оставшись без папы, нас, трех дочерей, поставила на ноги. Она всю жизнь набивала папиросы на табачной фабрике. У нас целая пачка грамот. А теперь, значит, она никому не нужна? И пьяный негодяй ее может убить машиной, как бродячую собаку? Нет! Я пойду в КГБ.

Она подняла свою тяжелую корзину, и я долго смотрел вслед ее маленькой, упорной фигуре. Что я ей мог сказать? Чем помочь? И при чем тут КГБ?

Проходит еще какое-то время. Я встречаю Лору в нашем гастрономе. Мы выходим вместе.

– Ну что, Лора, была в КГБ?

– Была, была! – говорит. – Меня принял какой-то полковник, доброжелательно выслушал, а потом позвал своего помощника. И они стали между собой переговариваться по-абхазски. Они не знали, что я прекрасно понимаю по-абхазски.