— Я боялся, что ты начнешь буйствовать, — ответил он. — У нас были бы большие неприятности. Эти парни из таких газет, как Norfolk Ledger и Army-Navy Times, замочили бы нас, как крыс в сортире.

Этого я понять не мог.

— Черт, да я бы снял эту проклятую шляпу, если бы знал, что это вызовет такие проблемы. Я едва помню национальный гимн. Обычно я даже не встаю.

— Я и не думал, что ты собирался встать, — сказал он. — Я не хотел ничего говорить, но уже понял, что дело кончится плохо.

— Но я ведь встал! — возразил я. — Я решил, черт, я же гость Дэйва — так почему бы не постоять и не облегчить ему этим жизнь? Но я даже не подумал о чертовой шляпе!

На самом деле я был счастлив, что убрался оттуда. «Редскинз» проигрывали, что мне очень понравилось, и нас выгнали как раз вовремя, чтобы вернуться к Барджину домой и посмотреть по телевизору игру «49-х». В случае выигрыша они должны были в следующее воскресенье схлестнуться с «Редскинз» в плей-офф — и к концу третьей четверти я вогнал себя в состояние подлинной безумной ненависти и выл как мясник, когда «49-е» в последний момент вытащили игру, совершив серию отчаянных маневров. Когда прозвучал финальный свисток, я уже говорил по телефону с TWA, заказывая себе место на спецрейс в рождественскую ночь в Сан-Франциско. Я чувствовал, что это очень важно — отправиться туда и своими глазами увидеть, как из «Редскинз» выбьют всю требуху.

Это сработало. Мало того, что «49-е» растоптали этих патриотичных ублюдков и выбили их из плей-офф, так еще во время полета из Вашингтона в Сан-Франциско моим соседом оказался Эдвард Уильямс, легендарный адвокат по уголовным делам, а по совместительству президент «Вашингтон Редскинз».

— Трудная игра ждет ваших ребят завтра, — предупредил я его. — Приготовьтесь к серьезной битве. Ничего личного, как вы понимаете. Эти бедные ублюдки даже не представляли себе, что они наделали, когда вышибли из ложи прессы Доктора журналистики.

Он кивнул и попросил еще один виски с содовой.

— Это чертов позор, — пробормотал он. — Но чего вы ждали? Раз вы якшаетесь со свиньями, вас будут каждый раз называть скотиной.

— Что? Вы назвали меня скотиной?

— Не я, — сказал он. — Но в этом мире полно клеветников.

Оставшуюся часть полета мы провели, споря о политике. Он ставит на Маски, и, пока он говорил, у меня возникло ощущение, что он думает, будто уже оказался в той точке, где рано или поздно будем мы все.

— Эд — хороший человек, — сказал он, — честный. Я уважаю этого парня.

Тут он два или три раза стукнул по подлокотнику сиденья, разделявшему нас, указательным пальцем.

— Но главная причина, по которой я работаю на него, — продолжил он, — то, что он единственный, кто может победить Никсона. — Уильямс снова постучал пальцем. — Если Никсон опять победит, это будет настоящая беда. — Он взял свой стакан, затем увидел, что тот пуст, и поставил его на место. — Но на этот раз это действительно проблема, — сказал он, — победить Никсона. Трудно даже представить, сколько вреда нанесут эти ублюдки, если пройдут еще на четыре года.

Я кивнул. Нечто подобное я уже слышал. Я даже сам так думал, но теперь в таком подходе мне все больше виделось что-то порочное. Как много еще этих чертовых выборов мы собираемся записать в явно увечные, но «к сожалению, необходимые»? И через сколько еще таких убогих аттракционов нам предстоит пройти, прежде чем мы наберемся смелости провести национальные выборы, на которых у меня и по крайней мере еще у 20 млн человек будет шанс проголосовать за что-то реальное, а не встать в очередной раз перед уже знакомым, навязшим в зубах выбором меньшего из двух зол?

К тому моменту я уже прошел через трое президентских выборов, но минуло 12 лет с той поры, когда я мог заглянуть в бюллетень и увидеть там имя, за которое я хотел бы отдать свой голос.