Лакомство, которое уплетал вице-президент, лежало у него на коленях, и мне его загораживал стол. Жирные пальцы отправили в рот новую порцию сладостной пищи, и он принялся жевать. Но я даже не успела разглядеть цвет.

Толстяк, видимо, заметил мое любопытство и выложил свое лакомство на стол, передо мной. К моему великому удивлению, это оказался светло-зеленый шоколад. Придав почтительное выражение своему взгляду и голосу, я спросила:

— Это шоколад с Марса?

Он зашелся от хохота. И, всхлипывая от смеха, стал судорожно повторять:

— Касэй-но тёкорэтто! Касэй-но тёкорэтто!

Что означало: «Шоколад с Марса! Шоколад с Марса!»

Таким странным образом этот толстяк встретил мое заявление об отставке. Его веселость, да еще при избытке холестерина, пробудила во мне тревогу. Я опасалась, как бы у него не случился сердечный приступ.

Как я объясню это руководителям компании? «Я пришла, чтобы заявить об уходе, и это убило его». Никто в компании «Юмимото» не поверит подобному объяснению: у меня была такая репутация, что известие о том, что я увольняюсь, должно было всех только радовать.

Никто также не поверит, что он умер от зеленого шоколада. От кусочка шоколада, пусть даже хлорофиллового цвета, умереть невозможно. Версия преднамеренного убийства покажется более правдоподобной. Да и отсутствие мотивов мне будет отрицать очень трудно.

Так что если господин Омоти отдаст сейчас концы, я буду выглядеть идеальной убийцей. И мне ничего не оставалось, как надеяться, что с ним этого не случится.

Я уже открыла рот, чтобы пропеть второй куплет своей песни и тем самым унять безумный приступ хохота, как вдруг толстяк произнес:

— Это белый шоколад с зеленой дыней, такой делают только на Хоккайдо. Божественный! В нем полностью сохранен вкус японской зеленой дыни. Попробуйте!

— Нет, спасибо.

Я любила японские дыни, но белый шоколад с зеленой дыней меня не соблазнял.

Не знаю почему, но мой отказ вызвал раздражение у вице-президента. Он повторил свое предложение уже в форме вежливого приказа:

— Мэсиагаттэ кудасай.

Что означало: «Отведайте, пожалуйста».

Я снова отказалась.

Он потребовал уже в другой, менее вежливой форме:

— Табэтэ.

То есть «Ешьте».

Я отказалась.

Он завопил:

— Табэро!

Что значило: «Жри!»

Я отказалась.

Теперь он уже зашелся не от смеха, а от злобы:

— Пока ваш контракт не истек, вы обязаны мне подчиняться!

— Какая вам разница, попробую я этот шоколад или нет?

— Нахалка! Вы еще осмеливаетесь задавать мне вопросы! Вы обязаны не спрашивать, а подчиняться.

— А чем я рискую, если не подчинюсь? Вы меня вышвырните за дверь? Это меня вполне устроит.

Сказав это, я тут же поняла, что несколько зарвалась. Достаточно было взглянуть на господина Омоти, чтобы понять: дружественные бельгийско-японские отношения явно находятся под угрозой.

Теперь его инфаркт был просто неминуем. И я решила пойти на примирение:

— Извините меня.

Он набрал побольше воздуха и заорал:

— Жри!

Это было наказание за мою несговорчивость. Кто бы мог подумать, что кусочек зеленого шоколада вдруг обретет значимость важной уступки в области международной политики?

Я протянула руку к плитке, думая при этом, что вот так, наверное, происходило искушение и в райском саду. Еве вовсе не хотелось пробовать яблоко, но жирный змей, движимый необъяснимым садизмом, принудил ее отведать этот плод ради собственного удовольствия.

Я отломила зеленый квадратик и положила в рот. Меня пугал сам цвет этого шоколада. Но когда я разжевала его, то вкус, к моему стыду, оказался не так уж плох.

— Восхитительно, — произнесла я через силу.