— Ну, прощайте, мой бедный друг. Я очень хотела бы поцеловать вас, но что скажет начальник станции?..

IX

Марсель Ренодье одним пальцем перелистывал толстую книгу, лежавшую на перилах набережной Малакэ. Страницы с сухим шелестом переворачивались под его большим пальцем и одна за другой проходили перед его глазами. Но палец Марселя постепенно коченел. Было холодно. Стоял конец ноября. Резкий ветер дул с солнечного неба, которое своим слегка затуманенным светом возвещало близость парижской зимы.

Марсель Ренодье опустил одну руку в карман; другой он продолжал перелистывать книгу. Но если бы букинист, бродивший за его спиной, спросил его о заглавии сочинения, или о чем оно трактовало, Марсель не знал бы, что ему ответить, так как взгляд его был рассеян и мысли блуждали. За парапетом виднелась Сена, по которой навстречу друг другу бежали пароходики. У шлюза Монэ свистел буксирный пароход. На противоположном берегу, видневшемся сквозь голые деревья, высилась сероватая громада старого Лувра.

Марсель вспомнил, что он хотел зайти в музей, но найдя его закрытым, так как дело было в понедельник, он продолжал свою прогулку по мосту Искусств. Вот почему, праздный и не имея перед собой цели, он стоял перед этим фолиантом, потертый и пыльный переплет которого он держал еще в руке. Машинально приподнял он верхнюю крышку, которую перед тем только что захлопнул. Заглавие, начертанное великолепными черными и красными буквами поверх роскошной марки издательства и расположенное в виде надписи или эпитафии, обозначало какой-то труд по медицине XVII века.

Разве не была поучительна эта древняя книга, заброшенная на ветру, на этих перилах? Старинный трактат, содержавший, наверное, результаты долгих исканий, плод труда целой жизни! Автор его некогда портил себе глаза, утомлял пальцы, чтобы оставить потомству этот памятник своих знаний. Быть может, даже в силу этого стремления он заслужил некогда уважение своих современников. Его предписания передавались из уст в уста, открытая им истина стала общею истиною, потом были высказаны и утвердились другие мнения, а его теории превратились в нечто нелепое, смешное, шутовское, способное своею глупостью позабавить самого невежественного из современных коновалов.

Таковы комичные результаты человеческих усилий. Эта забракованная книга служила печальным тому доказательством. Печальная улыбка скользнула на губах Марселя Ренодье: отец его, как всегда, был прав… Воспоминание об отце омрачило его, и он сгорбился, словно под внезапной тяжестью. Он зябко приподнял воротник пальто и продолжал путь. Беспокойство, острое и неопределенное, томило его. Его угнетали не только горе и ощущение тщеты жизни: к этим тяжелым ношам он стал уже привыкать. Он чувствовал, что его печаль имеет другую причину, неясную и возвышенную, в которой он сам не хотел себе признаться, и он нервно ускорял шаги.

Вдруг он почти остановился. Он снова подошел к перилам. Вода текла, неторопливая и бледная. Он смотрел на нее, не видя. Он видел церковь, освещенную и полную народа. Орган гудел; швейцар стучал по плитам своей алебардой. Двигалось шествие, м-ль Руасси под руку с г-ном де Валантоном. Бракосочетание их происходило сегодня в церкви Сен-Луи д'Антен. Сегодня был понедельник, понедельник 29-го ноября. Он вдруг отошел от парапета. Ветер леденил ему лицо. Марсель повернул обратно, желая избежать северного ветра, и зашагал снова. Г-н Руасси написал ему в начале октября, извещая его об этом событии и извиняясь в том, что не мог заехать сообщить о нем лично, но в подобных случаях бывает так много беготни и забот! Марсель Ренодье лишь вполовину удивился этому событию. Некоторые фразы г-на Руасси и его дочери подготовили его к нему. Жюльетта сначала колебалась, но в конце концов согласилась. Г-н де Валантон был стар, но богат, и его состояние обеспечивало м-ль Руасси тот образ жизни, к которому она стремилась.