Я помог ей подняться до ее этажа, но она даже не предложила мне зайти к ней, попрощалась со мной на лестнице. Протянула мне руку:

— Спасибо за прогулку, Жанно.

— Всегда рад.

— Скажешь месье Соломону, что мне надо подумать. Это слишком внезапно, ты понимаешь…

— Он больше не может без вас, мадемуазель Кора.

— Я не говорю «нет», разумеется, ведь нас связывает прошлое, но я не могу вот так, с ходу, броситься в эту авантюру. Я должна подумать. Я жила своей спокойной, хорошо организованной маленькой жизнью, и я не могу вот так, сразу… Я успела наделать достаточно безумных поступков в своей жизни. Я не хочу снова терять голову.

— Он это прекрасно поймет, мадемуазель Кора. Насчет способности все понять вы можете всецело положиться на царя Соломона. Можно сказать, что понимать — это его специальность.

Я спустился и вышел на улицу. Все меня ждали.

— Как ты справился?

Я показал им палец, как это делают итальяшки, сел на свой велик и поехал домой. Дома я тут же кинулся на кровать, содрал фальшивые усы и спросил у Алины:

— Фрателлини — это кто?

— Семья клоунов.

Я попытался ей все рассказать, но она не захотела говорить о мадемуазель Коре. У нее был настоящий талант к молчанию, с ней можно было молчать, никогда не испытывая страха, что нам нечего сказать друг другу. Когда меня еще не было в ее жизни, она иногда включала радио, которое всегда лучше телека в пожарных случаях, но помимо этого она мало вступала в контакт с внешним миром. Итак, мы почти не говорили, и я больше часа лежал и смотрел на нее, а она ходила взад-вперед по своей двухкомнатной квартире площадью в восемьдесят квадратных метров, но этого вполне хватало, и занималась своими делами. Правда, один вопрос она мне задала, в самом деле очень странный вопрос, который меня очень удивил, — она меня спросила, не убил ли я кого-нибудь.

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты всегда чувствуешь себя виноватым.

— Это не личное, это в общем смысле.

— Но в конце виноват оказываешься ты из-за твоей человечности, так, что ли?

— О какой человечности ты говоришь, ты что, издеваешься надо мной или что?

Она отрезала себе здоровенный кусок пирога с малиной и вернулась ко мне, чтобы съесть его, лежа рядом со мной в кровати, что было как-то обидно, учитывая мои намерения.

— Знаешь, Жанно, мой Зайчик, в доброе старое время как раз во Франции обреталась золотая середина.

— Где это во Франции? Я в географии не очень-то силен.

— Золотая середина, где-то между насрать и сдохнуть. Между запереться на все засовы и распахнуть двери для всего человечества. Не очерстветь вконец и не дать себя уничтожить. Это очень трудно.

Я продолжал лежать, глядеть на нее и привыкать быть вдвоем. Когда в вашей жизни никого нет, то невольно получается, что там толчется много народу. А когда кто-то есть, то народу становится сразу куда меньше. Теперь я довольствовался тем, что имел, и больше не стремился удрать к другим и поспеть повсюду. Она мне сказала, что никогда прежде не видела менее самодостаточного парня и что для собак я был бы просто находкой от избытка неразборчивой собачьей нежности. Впрочем, она вообще ничего не говорила, но именно это она и хотела сказать. Время от времени она бросала те дела, что заставляли ее хлопотать по дому, и подходила ко мне, чтобы меня поцеловать в ответ на взгляды, которые я на нее бросал. Хлопотать. Я хлопочу, ты хлопочешь, он хлопочет. Пример: она хлопочет по дому. Я хлопочу, ты хлопочешь, он хлопочет…

Я никогда не читал словарь с начала до конца, как следовало бы сделать, вместо того чтобы хлопотать.