Когда нам было по двадцать, мы без конца скакали по съемным квартирам. Не меньше трех раз в год мы ездили за границу, иногда этого требовала работа Эми (она – куратор выставок современного искусства), иногда мое репортерское призвание. Свою жажду странствий я могу объяснить только скучным, оседлым детством. Я вырос в невозможно нормальном 30-тысячном городке на севере штата Нью-Йорк. Мы почти не путешествовали, если не считать июльских семейных вылазок, когда мы с родителями и братом залезали в наш «Форд»-универсал и ехали на пляж в Делавэре. В нашем городке имелось озеро, но было очень мало горизонта. С холмов не открывалось прекрасных видов, а самолеты пролетали мимо на десятикилометровой высоте. Эми любила шутить, что если бы ей не удалось заманить меня в самую первую поездку в Европу, когда нам было по двадцать лет, то я бы вообще никогда в жизни не выбрался за границы Америки. Тогда у нас почти не было никаких забот. Заработанных денег нам в аккурат хватало на жизнь. А теперь у нас вечно не было времени, да и денег тоже…

Мы с Эми женаты вот уже шесть лет и только что перебрались вместе с нашей трехлетней дочерью по имени Скай с суматошного Манхэттена в сонный Бруклин. Увязнув в ипотеке и поговаривая о втором ребенке, мы начали вести оседлую жизнь… или, по крайней мере, пытаться это сделать. Все это меня сильно пугало. Впрочем, я не сомневаюсь, что это пугает любого достаточно еще молодого человека, особенно живущего в Нью-Йорке, где буквально все оказывается неприлично дорого. Я продвигался по своему четвертому десятку, и мне страстно хотелось чего-то большего. Кого из нас не очаровывают мысли о том, что в мире еще остались неразгаданные тайны?

Впервые я услышал о потерянном городе весной 2008 года. В тот момент я работал над журнальным материалом о буме наркоторговли в Гондурасе. Джунгли и Карибское побережье Гондураса стали одной из главных перевалочных баз поставщиков кокаина из Колумбии в Соединенные Штаты, и в результате в стране возникла хоть подпольная, но вполне здоровая с функциональной точки зрения экономика. Я заинтересовался одним наркобароном с собственной системой организации этого бизнеса. Он перехватывал подводные лодки или скоростные катера колумбийских накрокурьеров в море, расправлялся с экипажами, забирал грузы кокаина и потом продавал их дома. Говорили, что он жил в вилле-крепости на холме, возвышающемся над морским берегом.

Я собирал данные несколько месяцев, но потом от истории не осталось камня на камне. В один прекрасный день до меня дошли сведения, что мой наркопират сел в один из своих катеров (на этот раз в полном одиночестве, не взяв никого из вооруженных боевиков), вышел в море, отправился куда-то на юг, и больше его никто не видел. Понятно, что бизнес-модель, основанная на воровстве чужих наркотиков, не годилась на долгосрочную перспективу. Этот человек заработал, сколько мог, и теперь, судя по всему, предпочел просто исчезнуть.

Как-то один из бывших солдат Армии США, который давал мне телефонные консультации по наркобизнесу в регионе, упомянул в разговоре о потерянном древнем городе. Во время никарагуанской гражданской войны он был в Ла-Москитии и тренировал «контрас» в джунглях, которые назвал «самой омерзительной и поганой дырой во всем мире». Он ночевал в палатках и накрытых противомоскитной сеткой гамаках, страдал от постоянной сырости и до волдырей расчесывал укусы насекомых. «Я тебе отвечаю, мужик, там было очень хреново», – говорил он мне.

Этот человек не помнил, где впервые услышал о древнем городе. Это могло быть и в джунглях, и в портовых барах, где он снимал девок, но все его рассказы вертелись вокруг одного и того же.