Тито встал рядом и смотрел на ее терпеливые руки, на то, как они нарезали хлеб, намазали его маслом и положили в духовку, наполнили водой крохотную кофеварку эспрессо из алюминия, всыпали туда кофе и налили молока в металлический кувшин.

– Да, твой отец мог выбирать. Он обладал едва ли не большей свободой, чем дед.

Она обернулась и посмотрела племяннику в глаза.

– А почему так?

– Пока на Кубе стояли русские, твой дед, хотя и держался в тени, был очень могущественным человеком. А твой отец – первенцем и любимчиком очень могущественного человека. Но дед, разумеется, знал, что русские однажды уйдут и все переменится. В тысяча девятьсот девяносто первом году, когда это случилось, он предугадал «особый период», нехватку товаров и ограничения свобод. Предвидел, что Кастро потянется к главному символу злейшего врага – американскому доллару, – и, разумеется, предчувствовал закат своей власти. Хочешь узнать одну тайну?

– Да?

– Он был коммунистом. – Хуана залилась таким поразительно девичьим смехом, что гостю вдруг померещилось, будто на крохотной кухне спрятался кто-то еще. – Да, больше коммунистом, чем сантеро^[56]. Он верил. Ведь замысел провалился, провалился так, что людям простым и не понять многого, однако твой дед, хотя и по-своему, верил. Он, как и я, бывал в России. Как и я, имел глаза, чтобы видеть. И все же… – Она улыбнулась и пожала плечами. – Думаю, это придавало твоему деду некую силу, особую власть над остальными, с кем мы теперь благодаря ему оказались связаны. Они всегда подозревали о его вере. Не той трагической, клоунской, как у жителей Восточной Германии, а скорее замешенной на каком-то… простодушии.

Кухню наполнил запах поджаренного хлеба. Молоко дошло до кипения, и Хуана взбила пену при помощи маленького бамбукового веничка.

– Разумеется, такие вещи нельзя доказать. В ту пору все кому не лень заявляли о своей вере, по крайней мере – прилюдно.

– Почему ты сказала, что у него было меньше выбора?

– Глава большой семьи обременен обязанностями. А мы к тому времени стали не просто семьей. Мы уже стали тем, что имеем сегодня. Для деда интересы родни всегда были важнее желания получше устроиться в жизни. Будь он один – может, никуда и не полетел бы. Может даже, не умер бы до сих пор. Гибель сына, конечно, сильно повлияла на его решение переправить нас в Америку. Садись.

Она поставила на столик желтый поднос, белое блюдце с тостами и большую белую чашку cafe con leche^[57].

– А этот человек, он что, помогал деду перевезти нас сюда?

– В каком-то смысле.

– Как это понимать?

– Многовато вопросов.

Тито улыбнулся ей снизу вверх.

– Он из ЦРУ?

Хуана сердито нахмурилась из-под серого платка. Бледный кончик языка показался в уголке ее рта и тут же исчез.

– А твой дед был из ДГИ?

Тито задумчиво окунул кусочек тоста в кофе и прожевал его.

– Ну да.

– Правильно, – сказала тетка. – Был, конечно.

Она потерла морщинистые ладони друг о друга, словно хотела избавиться от следов какой-то грязи.

– А на кого он работал? Вспомни наших святых, Тито. Два лика. Непременно два.

15

Жулик

Инчмэйл был вечно лысеющим, вечно серьезным и всегда выглядел солидным мужчиной – даже в день их первой встречи, когда им с Холлис было по девятнадцать.