Беззвучные рыдания сотрясали крупное тело профессора, он прикрыл глаза большими волосатыми руками.

— Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть это послужит вам уроком Так вот… Той ночью — после кремации — я сидел в холле. А она, — он указал на Энид, — спала рядышком. Прямо в кресле, бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там был огромнейший холл. Я сидел у камина, комната утопала в полутьме, и мой разум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее в постель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я не решился ее беспокоить. Было, наверное, около часу ночи; помнится, луна светила сквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал… — Что, сэр?

— Звуки. Сначала тихие, вроде тиканья часов. Потом громче и отчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась странная вещь — то, из чего доверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо сказать, что у моей жены была особенная манера стучать в дверь. Своими маленькими пальчиками она как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мы всегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось — ведь я был тогда как помешанный, — что стуки обрели знакомый ритм. Я пытался выяснить, откуда они доносятся, но так и не сумел. Вы, конечно, можете себе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам, он находился где-то наверху. Я потерял представление о времени. Стук повторился не менее десятка раз.

— Отец, ты никогда не рассказывал об этом!

— Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо. — Вот это я помню.

— Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего не повторилось. Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве завелся жучок, или плющ шелестел снаружи… Ритм мог возникнуть и в моем воспаленном мозгу. Вот так человек впадает в детство и начинает валять дурака. Этот случай стал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть даже умнейшего из умнейших.

— Но как вы можете знать, сэр, с точностью, что это не была ваша жена?

— Чушь, Мелоун! Чушь! Я видел, как пламя охватило ее. Ну, что там могло остаться?

— Ее душа. Дух.

Челленджер тоскливо покачал головой.

— Дорогое мне тело распалось на составные элементы: газообразная его часть улетучилась, а твердые частицы выгорели и превратились в прах. Это был конец. Ничего не осталось. Со смертью все кончается, Мелоун. Разговоры о душе — это пережиток анимизма древних. Предрассудок. Миф. Скажу как физиолог: человека можно заставить совершать злодеяния или достичь высот добродетели путем манипуляций с сосудами мозга. Гарантирую, что в результате операции я превращу Джекиля в Хайда. Другой добьется того же путем гипноза. Алкоголь тоже сойдет. Или сильнодействующие лекарственные препараты. Так что все это заблуждения, Мелоун! Выдумки! Другой жизни нет… ночь — вечная ночь… долгий отдых для усталого труженика. — Печальная философия.

— Лучше печальная, чем лживая.

Глава II В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ ВЕЧЕР В СТРАННОЙ КОМПАНИИ

Любовные дела Энид Челленджер и Эдуарда Мелоуна не должны волновать читателя хотя бы по той причине, что до них нет дела самому автору. Всем молодым людям свойственен инстинкт продолжения человеческого рода. Мы же в своем сочинении пытаемся рассказать о делах не столь банальных и представляющих больший интерес. Об их взаимной склонности мы упомянули лишь для того, чтобы была понятнее их доверительная близость и нежное товарищество. Если англо-кельтский мир и стал в чем-то лучше, так это прежде всего связано с тем, что отошли в прошлое хитрые уловки и ханжество, и теперь юноши и девушки могут беспрепятственно встречаться друг с другом и быть просто друзьями.