Несколько мгновений мы молчали, и трудно сказать, кто из нас страдал больше — я или лорд Гленфаллен.

Но к лорду Гленфаллену быстро вернулось самообладание. Он снова подошел к столу, сел и произнес:

— То, что вы поведали, столь поразило меня, вы предъявили мне столь беспочвенное обвинение, хотя от вас я никак не ожидал неблагодарности и предательства, что ваше откровение на время лишило меня дара речи. Дама, о которой вы говорили, все же имеет оправдание, ибо она безумна, как я уже упоминал раньше. Вам следовало бы вспомнить об этом, прежде чем вы заручитесь неопровержимыми доказательствами моего бесчестия из уст буйнопомешанной. Повторяю, я говорю с вами об этом в последний раз, и клянусь всевидящим Господом, перед судом коего предстану, и упованием на милосердие в судный день, что сие обвинение есть клевета, необоснованная и нелепая. Я готов бросить вызов любому, кто осмелится запятнать мою честь. А поскольку я никогда не судил о вашем характере и нравственности, руководствуясь мнением безумцев, то, полагаю, вправе рассчитывать на то, что вы проявите подобную же чуткость ко мне и никогда более не посмеете повторять в моем присутствии ваши оскорбительные подозрения или грубую и постыдную клевету глупцов. Я тотчас же сообщу достойной даме, измыслившей весьма оригинальную небылицу, что я об этом думаю. До свидания.

С этими словами он вышел из комнаты, а я вновь осталась наедине со своими сомнениями, терзаемая самыми мучительными, тягостными подозрениями.

У меня появились основания думать, что лорд Гленфаллен дал волю своему гневу, яростно обрушив на безумную слепую не только упреки и оскорбления, ибо старая Марта, очень меня полюбившая, прислуживая мне в спальне, сказала, что боится, вдруг господин жестоко обошелся с бедной слепой голландкой. Марта уверяла, что слышала такие отчаянные, пронзительные крики, словно душа ее расстается с телом, но попросила не выдавать ее и в особенности не упоминать об этом в присутствии господина.

— Откуда вам известно, что она голландка? — торопливо осведомилась я, поскольку горела желанием узнать хоть что-нибудь, проливающее свет на таинственную историю слепой, судя по всему, решившей во что бы то ни стало разрушить мой брак.

— Потому, миледи,— ответила Марта, — что господин частенько бранит ее голландской ведьмой и поносит по-другому, так что мне и сказать-то перед вами стыдно. Но я точно знаю, что она не англичанка и не ирландка, ведь между собой они говорят на какой-то странной тарабарщине, и быстро, не уследить. Впрочем, миледи, мне о ней и упоминать заказано, а не то, мол, откажут от места. Хотя теперь, когда вы и сами ее видели, в этом, думаю, греха нет.

— И давно эта дама здесь живет? — продолжала расспрашивать я.

— Она появилась на следующее же утро после вашего приезда, еще засветло, — сказала Марта. — Но молю вас, не задавайте мне более вопросов, а не то хозяин живо выбросит меня на улицу за то, что осмелилась о ней говорить, тем более с вами, миледи.

Я не стала дольше терзать бедную старушку расспросами, понимая, как не хочется ей об этом говорить.

Нетрудно поверить, что, поскольку я располагала лишь весьма сомнительными сведениями, поскольку мой муж принес торжественную клятву, опровергая возводимые на него обвинения, и поскольку я едва могла доверять своей осведомительнице, я не в силах была предпринять никаких серьезных мер. И хотя странная женщина, дважды вторгавшаяся непостижимым образом в мою спальню, и внушала мне определенные опасения, она, даже в моих глазах, не представляла собой настолько серьезной угрозы, чтобы заставить меня уехать из Кэргиллах-Корта.

Спустя несколько дней после описанной мною сцены лорд Гленфаллен, по своему обыкновению, рано удалился в свой кабинет, предоставив мне развлекаться в гостиной, как мне заблагорассудится.

Неудивительно, что я снова и снова мысленно возвращалась к событиям, невольной участницей которых стала.