— Сейчас я не намерен выслушивать ничего, кроме точных ответов на мои вопросы, касающиеся этого дела, — прервал ее судья.

— Что ж, тогда вы ничего не услышите, — угрюмо возразила она, и ни уговоры, ни угрозы более не могли заставить ее заговорить.

Затем под присягой дали показания лорд Гленфаллен, я и слуги, вбежавшие в комнату, когда я позвала на помощь.

Потом судья провозгласил, что обвиняемую ожидает предварительное заключение и что из зала суда ее препроводят непосредственно в тюрьму, куда она и была доставлена в карете лорда Гленфаллена, поскольку его светлость отнюдь не мог равнодушно смотреть на то, как жадно ловит толпа зевак безумные и яростные обвинения слепой в его адрес. Бог знает, что мог вообразить любой случайный прохожий между Кэргиллах-Кортом и местом ее заключения, услышав, как она порочит одно из самых громких имен в Ирландии.

Все время, прошедшее между взятием слепой под стражу и слушанием дела, лорд Гленфаллен невыносимо страдал, терзаемый мрачными видениями. Он почти не спал, а если ему и удавалось заснуть, то сновидения оказывались для него источником кошмаров и новых мук. Просыпаясь же, он ощущал, что обрекает себя на пытку еще более ужасную, чем кошмарные образы беспокойного сна, если такое вообще было возможно.

Лорд Гленфаллен обыкновенно отдыхал, если лежать неподвижно означает отдыхать, в своей гардеробной, и потому я, значительно чаще, чем мне того хотелось, замечала, какие страшные муки совести он испытывал. Его страдания часто заканчивались вспышками безумия, предвещавшими скорое беспамятство и окончательную утрату рассудка. Он то вдруг принимался повторять, что хочет бежать из страны, забрав с собою всех свидетелей ужасной сцены, на которой зиждилось обвинение, то начинал горько сетовать на то, что нанесенный им удар не пресек жизнь слепой.

Однако в назначенный день собрались присяжные, и мы с лордом Гленфалленом были приглашены в суд для дачи показаний.

Судья огласил суть дела, и на отделенную барьером скамью привели обвиняемую.

Процесс вызвал немалое любопытство, и потому зал переполняли зеваки.

Однако преступница, не потрудившись даже выслушать обвинительное заключение, признала свою вину, и сколько суд ни убеждал ее взять назад это заявление, она осталась непреклонна.

После многих тщетных попыток члены суда наконец сдались, предоставив преступницу ее судьбе, и в соответствии с заведенным порядком огласили приговор.

По оглашении приговора надзиратели собрались было увести осужденную, как вдруг она произнесла тихим, но твердым голосом:

— Одно слово, одно только слово, ваша честь! Лорд Гленфаллен в зале?

Когда ей ответили, что да, она повысила голос и громко, угрожающим тоном продолжила:

— Хардресс, граф Гленфаллен, здесь, в зале суда, я обвиняю тебя в двух преступлениях: в том, что ты женился во второй раз, уже будучи женатым, и в том, что ты заставил меня покуситься на убийство, за которое меня казнят. Возьмите его под стражу, наденьте на него кандалы, посадите его на скамью подсудимых!

Общий смех в зале заглушил ее слова, которые судья расценил как клеветнические измышления, приказав осужденной замолчать.

— Так, значит, вы его не арестуете? — спросила она. — Не станете его допрашивать? Просто отпустите его?

Члены суда объявили, что его, разумеется, «отпустят», и после этого снова велели увезти осужденную в тюрьму.

Однако, прежде чем конвоиры успели выполнить этот приказ, она воздела руки и издала пронзительный вопль, исполненный нечеловеческой злобы и отчаяния, — под стать душе, осужденной на вечные муки там, где умирает всякая надежда.

Я до сих пор слышу этот крик, спустя месяцы после того, как ее голос умолк навеки.

Несчастную казнили в соответствии с объявленным приговором.

В течение нескольких дней после ее казни лорд Гленфаллен, если это возможно, страдал еще более, чем прежде.