— Объясните, моя милая, объясните же, что вы имеете в виду, — умоляла я, невольно заражаясь ее безотчетным ужасом.

— Всякий раз, перед тем как в семействе Гленфаллен суждено случиться несчастью, один из рода или кто-то из домочадцев видит черный платок или завесу, колышущуюся или падающую прямо у него перед глазами. Я сама ее видела, — продолжала она, понизив голос, — маленькой девочкой, и никогда этого не забуду. Я и прежде о ней слышала, но видеть ее мне ни до того, ни после не доводилось, хвала Создателю. А в тот раз, утром, я шла в спальню леди Джейн, готовясь разбудить ее светлость. Как сейчас помню, только я раздвинула полог, и у меня перед глазами точно что-то темное пролетело, и длилось это всего секунду, не больше, но, приглядевшись, я поняла, что леди Джейн мертва и тело ее уже остыло, храни нас Господь! Потому, миледи, не судите меня строго, если меня так испугал ваш рассказ, — я о черной пелене много раз слышала, хотя своими глазами видела лишь однажды.

От природы я несуеверна, однако, несмотря на усилия воли, меня охватил трепет, весьма напоминающий ужас, о котором без всякой утайки поведала служанка, а вспомнив о моем положении, об одиночестве в уединенном, старом, мрачном замке, вы признаете, что подобная слабость хотя бы отчасти была оправданна.

Однако вопреки зловещим предсказаниям Марты дни шли за днями, совершенно безмятежно, не принося никаких бедствий и несчастий. Впрочем, здесь необходимо упомянуть об одном происшествии, вполне ничтожном, но способном пролить свет на дальнейшие события.

На следующий день после нашего приезда в имение лорд Гленфаллен, конечно, захотел показать мне дом и поместье, и мы отправились осматривать Кэргиллах-Корт. На обратном пути он вдруг сделался непривычно молчалив и угрюм, чем немало меня удивил.

Тщетно пыталась я развеселить его, делясь с ним своими замечаниями и осыпая его вопросами. Наконец, когда мы подходили к дому, он пробормотал, словно обращаясь к самому себе: «Нет, это было бы безумие, истинное безумие, — с горечью повторив несколько раз это слово, — верная, скорая гибель».

Потом он надолго замолчал и вдруг, обернувшись ко мне, тоном, совершенно не похожим на тот, каким он до сих пор ко мне обращался, произнес:

— Способна ли, по-вашему, женщина хранить тайну?

— Думаю, болтливость женщин чрезвычайно преувеличивают… Поэтому я отвечаю на ваш вопрос с той же прямотой, с какой вы его задали, — да, женщины и вправду умеют хранить тайну.

— А я уверен в обратном, — сухо ответил он.

Какое-то время мы шли молча. Я была весьма удивлена его непривычной резкостью, если не сказать грубостью.

Спустя несколько минут он спохватился и с деланой веселостью добавил:

— Ну что ж, достойно уважения умение хранить тайну, но почти столь же почтенно умение не любопытствовать. Болтливость обычно сопровождает любопытство. Для начала я подвергну вас испытанию и выведаю, на что вас способно подвигнуть любопытство. Я притворюсь Синей Бородой, — тьфу, что это за шутливый тон я взял? Послушайте меня, дорогая Фанни, сейчас я говорю со всей возможной серьезностью. От того, выполните ли вы мои указания, зависит ваше благополучие и ваша честь, да и моя тоже, и вам нетрудно будет мне повиноваться. Я вынужден несколько ограничить вашу свободу, пока мы живем в Кэргиллах-Корте, а мы вскоре отсюда уедем, поскольку этого требуют некие события, произошедшие после нашего приезда. Вы должны пообещать мне, поклявшись честью, никогда не входить в дом с черного хода, не бывать в комнатах, непосредственно к нему примыкающих, и предоставить их лакеям, ограничив свое пребывание в доме комнатами, куда можно попасть только через парадный вход. Я требую также, чтобы вы никогда не пытались проникнуть в тот маленький садик, обнесенный высокими стенами.