Особенно оно усилилось после подавления путча, когда во всех эшелонах власти начали появляться новые люди, переоцениваться отношения, перегруппировываться круги и служебные кланы.
Борман вообще не любил посещать чьи бы то ни было кабинеты, даже друзей и знакомых коллег. Не зря он давно прослыл «домоседом», предпочитая все вопросы решать в родных стенах. Это «старик Мюллер» мог в любое время нагрянуть к кому бы то ни было, без всякого повода и предупреждения, и вести себя так, что хозяин кабинета с ужасом начинал выяснять: уж не арестован ли он?
Но в кабинете Шелленберга он вообще был впервые. Ступив на выдержанный в зеленовато-коричневых тонах толстый персидский ковер, рейхслейтер прежде всего обратил внимание на то ли старинный, то ли сработанный под германскую старину шкаф — с резными дверцами, фигурной латунной фурнитурой и щедро украшенным узорами стеклом. Этот шкаф, ворсистый ковер и огромный стол из черного дерева — как и заставленные телефонами вычурный передвижной столик, обрамленный роскошными креслами, — создавали в кабинете некий аристократический стиль и дух, которые всегда действовали на Мартина угнетающе. Все, что было связано со стариной и аристократизмом, заставляло его тушеваться и чувствовать себя конюхом на придворном балу.
— Я вижу, война не лишает вас приверженности к роскоши, — суховато проворчал Борман, демонстративно впечатывая шаг в ковровые узоры.
— Разведка, господин рейхслейтер, никогда не вершилась в блиндажах.
— Вот почему о вашей вилле в Гедесберге ходят почти такие же легенды, как и о вилле Геринга. — Помня, что в кабинете шефа внешней разведки он появился и виде просителя, Борман все же постарался придать своему ворчанию некую форму благодушия и даже восхищения. Однако никакого внимания на его усилия Шелленберг не обращал.
— Почти... такие же, — подчеркнул бригаденфюрер. — Вот то, что с каждым днем интересует вас больше и больше, дорогой рейхслейтер, — извлек он из сейфа небольшую дамскую сумочку, портсигар и «плитку шоколада». — Три опытных образца. Мне, правда, пришлось покритиковать моих коллег из отдела технических средств ведения разведки за убогость выбора. Но они обещают исправиться. Терпеть не могу людей, лишенных изобретательности.
Борман бегло осмотрел все три образца, однако более предметно заинтересовался сумочкой из черной лакированной кожи. Первый осмотр ее ничего не дал.
— Приподнимите нижние края вмонтированного в боковинку зеркальца, — подсказал Шелленберг.
За зеркальцем действительно скрывались небольшой, похожий на телефонный, диск, три кнопочки, розетка, благодаря которой автоматический радиопередатчик подключался к обычной электросети, и гнездо для антенны.
— Все — до примитивного просто. Вы нажимаете крайнюю правую кнопку и кодируете весь текст набором цифр на диске, который тут же записывается на заложенную в аппарат магнитную ленту. Вместительность — порядка двух машинописных страниц. Как только текст введен в память, вот этой, средней, кнопкой включаете индикатор настройки, и радиопередатчик автоматически передает ваше донесение на приемную станцию.
— Запеленговать передачу невозможно, поскольку сеанс длится всего доли секунды, — завершил его инструктаж Борман. — Один из моих агентов уже использует подобный передатчик, сработанный под портсигар.
Шелленберг вопросительно взглянул на рейхслейтера.
— Нет, как я уже сказал, замечаний к устройству нет. Другое дело, что мне понадобится еще один такой же передатчик. И приемное устройство, которое находилось бы под моим личным контролем. Вы ведь знаете, что речь идет об особом задании фюрера.
Бригаденфюрер взял сумочку, повертел ее в руках и положил назад в сейф.
— Один радиопередатчик мы еще кое-как сможем выделить вам, господин рейхслейтер. |