Через другой лаз? Парень, ты все продумал! Всегда должен быть запасной выход для бегства.

Склонив голову на колени и прижавшись лбом к джинсовой ткани, я глубоко вздохнула, не в силах больше удерживать скопившуюся внутри горечь. Грейвс мыл под струями воды кофейник, а меня колотила дрожь. Наконец он вернулся, и через несколько минут запах крепко заваренного кофе заполнил маленькую комнату.

И опять мне вспомнился отец — по утрам он не мог обойтись без спасительной порции кофеина. Я всегда варила кофе по папиному рецепту — так его готовят на флоте. Напиток получается крепкий и горький настолько, что разъедает даже серебряную ложку. Бабушка обычно варила себе кофе в джезве, и папа от нее не отставал. Если опросить девчонок в любых трех штатах, то, скорей всего, я окажусь единственной, кому известен секрет старинного заваривания кофе.

— Эй! Опять витаешь в облаках? — Грейвс вынырнул как из-под земли и обеспокоенно склонился надо мной. Волнистые пряди волос упали на лицо, и он откинул их назад привычным движением длинных пальцев. — Да что с тобой случилось? У тебя что-то болит?

Вопрос показался нелепым. Что-то болит? Да у меня болело все: мышцы спины ныли от напряжения, ноги гудели от усталости, на плечи будто гору взвалили, а руки налились свинцом. Но больше всего болело сердце, словно пронзенное отточенным клинком. Ладони тряслись мелкой дрожью. Да каждый волосок на голове стонал от боли, хотя я сидела, почти не двигаясь! Очень хотелось рассказать об этом Грейвсу, и я уже открыла рот, но вместо слов из горла вырвались сдавленные рыдания.

— Черт! — Он не на шутку испугался и придвинулся поближе. — Дрю? Ну же? Господи, Дрю, ответь!

Да что там! Я не могла и слова выговорить. Рыдания сотрясали все тело, вырывая из горла ужасные хрипы, будто меня душили. Я не могла сдержать слез, хотя изо всех сил стискивала челюсти, отчаянно скрипя зубами. Умиротворяющий запах кофе больше не чувствовался, потому что нос забился, не давая дышать.

Грейвс крепко обнял меня за плечи и молча ждал, пока я выплачусь. Он такой славный, этот паренек в черном, и нравится мне все больше и больше. Даже жаль, что придется уехать, бросив его в этом проклятом городе!

Грейвс уступил мне раскладушку и спальный мешок. Я спала, прижав к груди сумку, папина куртка валялась рядом.

Когда я проснулась, проспав несколько часов, Грейвса уже не было. Только на двери одиноко висела приклеенная на жевательную резинку записка. Сплошные закорючки, будто курица лапой нацарапала:

«Ушел в школу. Обязательно узнаю для тебя домашнее задание. Пора бы тебе завязать с прогулами».

Потом еще текст, так старательно зачеркнутый, что невозможно разобрать слов. И дальше:

«Оставайся сколько хочешь. Скоро вернусь».

Я открыла сумку и, порывшись, нашла водонепроницаемые швейцарские часы. Их в Нью-Йорке для меня купил папа, когда мне исполнилось двенадцать. Я тогда жила у Огаста целый месяц, пока он пропадал на канадской границе по делам. Огаст, конечно, классный парень и знает об Истинном мире больше, чем любая энциклопедия, но отца мне не заменит никто. Да и Огаст не брал меня на охоту. Представляете, я целый месяц провела в Нью-Йорке, а дальше одной-единственной улицы в Бруклине и носа не казала.

Ух ты! Оказывается, уже три часа дня. После долгого сна разболелась голова, во рту — неприятная горечь и привкус крови. Тело одеревенело, а спину ломит так, что хоть волком вой! Наверное, я потянула мышцы, удирая от зомби.

От воспоминаний о зомби и отце стало не по себе, но боль, как ни странно, стала постепенно стихать. Так бывает, когда колешь иглой сведенные судорогой ноги. Да, мой папа стал зомби. Вернее, был зомби. Это не изменишь!

Что делать? Я, тяжело вздыхая, тупо уставилась на записку, прикрепленную к двери.