Тут Фаи проснулся.

Солнце уже было высоко в небе и заглядывало в комнату через окно, неплотно заткнутое подушкой.

В дверь кто-то действительно стучал. Как хорошо! Значит, черный котенок только приснился!

— Войдите!

— Это я, дорогой опекун.

— Ах, так ты здесь, черт возьми. Не миновать тебе головомойки! Сейчас открою, блудный сын!

Фаи открыл дверь, и взору его предстал мастеровой парень, такой красавец, каких изображают лишь на медовых пряниках и какие в жизни встречаются очень редко, ибо ремесло накладывает на человека свой отпечаток. Мясник толстеет, отращивает второй подбородок, физиономия его лоснится — говорят, от испарений теплых мясных — туш, когда он сдирает с них шкуру; портной худеет, глаза у него западают, спина сутулится от могучих ударов кувалдой на лбу у кузнеца собираются морщины и резче обрисовываются скулы. Словом, каждая профессия накладывает на человека свой отпечаток. Как раз вчера на свадьбе кто-то рассказывал, что в Дебрецене недели две назад сошел с ума ученый профессор, ломавший себе голову над тем, почему все подмастерья сапожников веселые, а сами сапожники мрачные.

Бутлер выглядел очень привлекательно в этом простом суконном платье, в сафьяновых сапогах, с загорелым лицом. Фаи вдруг испуганно попятился: ему пришло в голову, что если Бутлер в таком виде поедет в Бозош, то "его милость" Видонку бросит в жар от ревности и он, чего доброго, еще сбежит со своей Катушкой.

— Ну-ну, входи, садись!

На этот раз объятий не последовало. Фаи даже руки не подал Яношу; он умылся, принялся одеваться, а сам тем временем все ворчал и бранил молодого графа:

— И какую же ты опять выкинул глупость! Если старый Хорват узнает об этом, он рассердится и бросит тебя на произвол судьбы. Ты же знаешь, какой это странный человек. Да и в глазах всех ты предстанешь в невыгодном свете. Создастся мнение, что у тебя слабый характер, что в тебе нет мужественности. А сколько ты упустил за это время! Разве ты забыл мой наказ? Ты должен был попасть в Пожонь и заручиться поддержкой всех собравшихся там сановников, магнатов и святых отцов из высшего духовенства. А ты вместо того едешь вздыхать и бренчать на гитаре. Но пока ты сторожишь возлюбленную в Борноце, здесь ты проигрываешь процесс, а следовательно, теряешь и девушку. Нет, приятель, так тебе не добиться счастья на этом свете!

Бутлер виновато опустил голову и молчал.

— А теперь ищи-свищи депутатов! Их и след простыл, если только не считать следов, оставленных их узловатыми пальцами на пожоньских карточных столах. Сейчас начались полевые работы, и они разъехались по своим имениям. Да и независимо от этого, как можно было так поступать? Разве это достойно венгерского магната? Кто ты — комедиант, или горный разбойник, или эзоповский волк, который столько раз меняет шкуру, сколько ему нужно? А потом — и это самое ужасное — разве достойно кавалера компрометировать невинную девицу? Эх, Янош, Янош, и как тебе не подсказала этого душа дворянина! Как глубоко, должно быть, заснула она!

— Я не совладал со своим сердцем, — глухим голосом ответил Бутлер. — Мне написали, что она больна, и я почувствовал, что умру, если не буду близ нее.

— Глупости! Отчего тебе умереть? Видел литы когда-нибудь, чтобы кувшин раскалывался оттого, что не может стоять рядом с резедой в горшке?

— Клянусь вам, мой опекун, что я не имел намерения с ней встречаться! Мне лишь хотелось поминутно знать, как она себя чувствует. Ведь я так несчастен!

Он поднял свои красивые глаза, и в них было столько грусти, столько тоски, что старик пожалел его и начал потихоньку сдаваться.