— Да не знает он! Откуда ему знать? Ведь если бы переселение душ имело место и душа нашего жирного каплуна знала, кем она была раньше, то и ваша душа, мой дорогой майор, должна бы знать, в ком она обитала прежде.

— Хм! Это верно!

— Ну-с, таким образом, загробный мир с его переселением душ ничего не стоит, если говорить о наказании за грехи и награждении добродетелей. Поговорим-ка лучше о других взглядах на загробный мир. Вот турки, например, представляют себе загробный мир в виде тенистого сада, где поют прекрасные гурии; индусам он опять-таки мыслится иным. Мы же представляем его в виде ада и рая, а католики добавляют еще и чистилище.

— И очень правильно, — заметил Дёри.

— Правильно? Почему? — возразил доктор, не любивший, чтобы его перебивали.

— А потому, скажу я тебе, что чистилище предназначено именно для таких, как я. Человек всегда знает себе истинную цену. Я не зазнаюсь и уверен, что у меня нет надежды попасть в рай; но и в аду я не хотел бы очутиться. А вот в чистилище я, пожалуй, пролезу. Представляю себе, как там очищают души. Меня оно вполне устраивает, как переходная ступень на короткий срок, — оттуда уж, надеюсь, мои в бозе почившпе родственники легче выцарапают меня по протекции на небеса. Когда я был еще молодым гусарским лейтенантом, я частенько начинал с кухни, где хозяйничала Нани, с тем чтобы потом попасть в салон к Мальви… Маришка, выйди-ка в другую комнату.

Маришка с детства привыкла к такого рода отцовским приказаниям и послушно, как заводная кукла, тотчас же скрывалась в соседней комнате, так что уход ее порою оставался бы даже не замеченным присутствующими, если бы не шелест ее платья.

— Мы тогда стояли в Пожони; я был молод, любил приволокнуться за женщинами и был, пожалуй, таким же красавцем, каким воображает себя старик Ижипь в бытность свою гвардейцем. В соседнем доме проживала прелестная вдовушка; у нее была горничная, этакая курносая, смазливая девчонка… Н-да… было бы хорошо, если б и вы, святой отец, удалились в соседнюю комнату, только, чур, — прибавил он свою обычную шутку, — не подслушивать у замочной скважины.

Священник также послушно поднялся и с выражением истинно благочестивой брезгливости на лице вышел вслед за девушкой.

Доктор саркастически усмехнулся, вытащил из кармана инкрустированную перламутром зубочистку (очевидно, «гонорар» за лечение какой-нибудь барыньки) и принялся ковырять ею в зубах. Его обидело, что барон помешал ему закончить рассуждения о загробной жизни, и он пренебрежительно заметил:

— А куда было бы лучше, мой ревностный сторонник отделения праведных душ от грешных, если б ты сам приложил ухо к замочной скважине!

Барон слышал эти слова, но не стал задумываться над их смыслом. Страстный рассказчик подобен солдату, не замечающему в пылу сражения, что его ранило.

Он спокойно продолжал повествовать о своем пикантном приключении. А когда добрался до конца, уже забыл о реплике доктора. Аналогичная история тотчас же, разумеется, вспомнилась и майору Борхи. «Камерад» провел свои молодые годы в Милане, знаменитом своими соборами и церквами, среди прелестных синьорит. На его долю тоже перепало кое-что из похождений, подобных тем, которые изведал и красочно описал Бок-каччо. Потом и студенты вспомнили разные забавные истории, во множестве распространяемые в Шарошпатаке. Со всех концов страны студенты везли в этот город деньги и анекдоты. Первые доставались колледжу, вторые же переходили в общее пользование.

— Ну, а теперь, пожалуй, позовем наших ссыльных. Хорошенького понемножку, но и плохое в избытке вредно. Да и Медве уже ворчит, что мы помешали ему поспорить с попом. Продолжай, Игнац.

Темы мужских разговоров менялись поистине, как кости в игре: белая кость — религия, за ней шла черная кость — скабрезности и всякие пикантные истории, потом снова белая, а за ней опять черная, — и так все время, лишь два цвета.