Шаманы совещались – как всегда, мысленно, без слов. Они не могли победить, что бы там ни кричали перед строем последних воинов союза лесных племён их военные вожди. Шестеро богов слишком далеко от них. Простыми словами и камланием до них не дозваться, не достучаться, не допроситься помощи. Племенам суждено погибнуть. Даже если какие-то одиночки чудом вырвутся из кольца, самих племён уже не станет. Выжившие постараются затеряться среди победителей, слиться с ними, перенять их речь и привычки – и народа, некогда населявшего громадные лесные просторы к востоку от Зачарованного леса и к северу от Зубьих гор, не станет. Значит, выбора им не остаётся. Они не могут победить, они не могут принять рабства, они не могут отказаться от своих богов, пусть даже эти боги оказались не в силах защитить свою паству.

Значит, они могут только умереть. Вопрос только в том, как.

Один из шаманов, самый старый, хрипло закричал что-то на непонятном языке, закружился, забил в бубен. Он кружился и бил, бил и кружился, удары следовали один за другим, сливаясь в один неразличимый гул. На губах шамана выступила пена, глаза закатились, слепо и страшно глядя на окружающий свет одними только белками. Костяные погремушки, вплетённые в косицы, разлетелись хороводом, забрекотали, кружась в странной своей пляске; острым концом костяного била старик внезапно и резко полоснул себя по запястью, потекла кровь, брызги полетели в разные стороны, обильно орошая снег.

Следом за стариком точно так же закружились, забили в бубны и остальные шаманы, один за другим точно так же вскрывая себе жилы. Алые брызги соткались в причудливую радугу, снег покраснел и начал таять.

Вне круга стоял только один шаман, самый молодой, с пронзительными и холодными глазами. Видя, что один из его собратьев начинает слабеть, шаман, не моргнув глазом, ткнул пальцем в кучку детей, сбившихся испуганной стайкой возле края чёрной промоины. Двое воинов тотчас подтащили к шаману девочку в нарядной меховой кухлянке, наверное – дочь знатных родителей. Миг – и кривой костяной нож провёл алую полосу по её шее, кровь щедро потекла на снег, и начавший было терять силы шаман вновь вернулся в круг, его бубен загремел с прежней силой.

Дети не кричали, не плакали, не пытались бежать. Возле них стояли двое воинов, но не похоже было, чтобы они охраняли несчастных. Молодой шаман ещё трижды прибегал к подобным жертвам, пока наконец небо над головами врагов не потемнело и не начали собираться невиданные, низкие, косматые и клубящиеся тучи.

И тогда военные вожди отдали приказ к атаке. В неё пошли все, от мала до велика, все уцелевшие, включая женщин, стариков и детей – последних, впрочем, оставалось совсем немного.

Небеса набрякли чёрным. Алые молнии вспороли подбрюшья туч, первые крупные капли иссиня-чёрного дождя устремились к земле. Гром грохотал непрерывно, тучи опускались всё ниже и ниже, словно решив наконец познакомиться с землёй, над которой всё время лишь и длился их бесконечный полёт. Войско южан попятилось. Воины растерянно смотрели то вверх, то на устремившихся вперёд «дикарей»; что-то кричали десятники и сотские; их мало кто слушал.

Чёрный дождь хлестнул по замершим рядам южан. Кто-то первым закричал от невыносимой боли – капли обжигали, словно кипяток, но мало того, они разъедали плоть, так что из-под её лохмотьев быстро начали проглядывать кости. Пытаясь прикрыться щитами, южане побежали, но в этот миг их настигли. «Дикари» пробежали отделявшее их от врага расстояние, сцепившись с расстроенными, потерявшими боевой порядок тысячами передового полка. Их точно так же жёг чёрный дождь, они точно так же падали под ноги своих же товарищей, переживших их ровно на одно мгновение, – и всё-таки они побеждали.